Подход глубинной психологии состоит в том, чтобы судить о поведении исходя из психодинамики личности, поступающей тем или иным образом.

Поэтому было бы естественным исследовать эту личную позицию на конкретном примере. Анализ содержания литературного произведения, как показал сам Фрейд на примере романа Вильгельма Йенсена «Градива», — законный путь к объяснению сознательных и бессознательных мотиваций автора. Поэтому для этой цели мы попытались использовать примеры острот, приводимых Фрейдом в его книге. В общей сложности там фигурирует полторы сотни примеров, причем источник указан далеко не для всех. Два основных автора, на которых он опирается, — Гейне и Лихтенберг. Цитаты из Шекспира, хотя и приводятся относительно часто, не являются все же примерами острот в строгом смысле слова. Марк Твен также обсуждается без примеров (как защиты от чувства жалости). Основная часть приведенных острот, очевидно, взята Фрейдом из материала, который он специально собирал в повседневной жизни и используя имевшиеся в его распоряжении информационные возможности. В основе приведенных примеров явно лежит отбор — осознанный или бессознательный.

В отношении механизмов острот обнаружена следующая частотность: сгущение — 10, модификации сгущения (например, намек) — 5; остроты, основанные на созвучии слов, и многократное употребление слова или материала — 5; модификационные остроты — 5; игра слов с двойным смыслом, а также употребление пустых слов и оборотов — 17; пошлые остроты — 7; смещение — 14; ошибки мышления и бессмыслица — 10; двойной смысл с намеками — 20. Так называемые невинные шутки употреблены десять раз; обращает на себя внимание, что для четырех форм тенденциозных шуток (агрессивно-враждебных, откровенно-скабрезных, цинично-глумливых и скептических) приводится лишь небольшое количество примеров, которые современный читатель скорее воспринимает как дружелюбные. Это, разумеется, можно объяснить духом того времени: люди наших дней привыкли к более крепким шуткам, чем те, которые были приняты в 1905 году. Однако из других подборок острот мы видим, что уже в конце XIX столетия в ходу были остроты куда злее тех, что приводит Фрейд. Череду примеров венчают шутки и простодушные остроты, среди которых встречаются и детские шутки — неожиданно мл Фрейда, регулярно повторявшего, что у детей чувства юмора нет.

По другой классификации, очень широко представлен юмор еврейский (20), затем из области французского языка (10), английского (6) и итальянского (4). Остальные примеры взяты из немецкой культуры, причем специфически еврейскими можно определенно назвать лишь те остроты, которые отмечены как еврейские в тексте. К категории еврейских острот не отнесены довольно многочисленные остроты авторов-евреев, которые не относятся однозначно к стереотипу еврейских качеств.

С точки зрения содержания очень много острот взято из литературы; в остальном широко представлены все сферы жизни. Относительно часто встречаются остроты на темы медицины и университетской жизни, а также касающиеся императорской фамилии. Обращает на себя внимание то, что скабрезная острота в узком смысле слова вообще не иллюстрируется примерами, а острот сексуального содержания в общей сложности дано лишь восемь примеров, причем все они явно относятся к числу совершенно невинных даже для того времени.

Современного читателя больше всего поразит то, что Фрейд не разглядел и не предугадал ростков так называемого черного юмора — юмора особого, агрессивно-разрушительного типа, впервые возникшего лишь около 1920 года и используемого в качестве художественного приема главным образом в искусстве маньеризма и абсурда.
Этот обзор отчетливо показывает, что Фрейд произвел отбор примеров, прибегнув к своим обширным знаниям литературы на разных языках, а также к беседам и случайным источникам. Пристрастие Фрейда к выдержкам из Гейне и Лихтенберга явно свидетельствует о склонности к интеллектуальной иронии как ведущей черте его понимания юмора. Очень ярко проявляются и такие особенности Фрейда, как увлечение словами с неоднозначным смыслом, любовь к созвучиям и игре слов. Видна также связь юмора с формами первичного процесса (сгущением, слиянием, смещением и унификацией), о которых он уже знал из работы сновидений. Непосредственная агрессия и непристойность лежат за пределами его сознательного круга интересов.

Пристрастие Фрейда к еврейскому юмору с его мудростью и трогательной самоиронией объясняется, пожалуй, не столько личным интересом к этой теме в связи с еврейским происхождением Фрейда, сколько, скорее всего, свойственной всякому венцу любовью к еврейскому юмору, ибо отношение к Вене, сколь бы противоречиво оно ни было, все же являлось одним из мощнейших факторов, формировавших его личность.

Биографы Фрейда сообщают о его юморе относительно мало, и пусть большая биография, написанная Эрнестом Джонсом, во многих отношениях была раскритикована как «парадное жизнеописание», мы все же сошлемся здесь на нее. Так, Джонс пишет о шести членах узкого кружка, так называемого «Комитета»: «все мы были с чувством юмора, но у самого Фрейда оно было особенно развито. Помню, как мы веселились, когда он сказал, что лучшим свидетельством признания психоанализа как теории было бы объявление на всех венских магазинах «подарки ко всем стадиям переноса». В Вене до этого не дошло, зато, я слышал, в Нью-Йорке так оно и было».

Образ самого Фрейда ассоциируется с представлениями о достоинстве, внутренней силе и стойкости. Однако Джоан Ривьере добавляет: «Наконец, этот во всех отношениях почтенный человек был наделен обворожительным юмором, который у него всегда был наготове и которым все его существо прямо-таки лучилось в разговоре, внушая утешительную мысль, что этот кумир — такой же смертный».

Среди черт характера Фрейда Джонс упоминает терпение, предусмотрительность зрелого человека, холодный скептицизм, который иные принимали за цинизм или пессимизм, мужество, непоколебимую честность, смелую фантазию и умение сопереживать. Однако далее он так пишет о Фрейде: «При всех своих достоинствах, которым мы в значительной степени обязаны за его огромный труд, его личность обладала вполне человеческими чертами, за которые друзья еще больше его любили. Неподражаемый сухой юмор его сочинений оборачивался в обычном общении очаровательной веселостью и способностью почти во всякой ситуации разглядеть нечто смешное; и хотя он умел быть терпимым и философски относиться к жизни, ему были присущи нетерпимость и резкость. Его шутки часто бывали злы и язвительны, он мог быть вспыльчив, мрачен и непримирим. Я бы не сказал про него также, что он легко выносил глупцов. Судьба заставляла его быть великим человеком в своих трудах; но в быту он жил как простой смертный, и этот образ жизни тоже находил прекрасным.

Патологические типы и любые крайности были ему противны. Как мне кажется, нетерпимость Фрейда к религии и происходила из этой его установки, ибо религия чаще всего представляет жизнь только в белых или черных тонах и не признает тех уступок и сложностей, что составляют главный предмет научной психологии. Когда однажды в жарком споре о политических вопросах его упрекнули в том, что он ни черный ни красный, ни фашист ни социалист, он ответил: «Нужно быть телесного цвета, как все нормальные люди». В другой раз, когда речь зашла об одном молодом ученом, который увлекался психоанализом и мог бы принести пользу новой науке, Фрейд грустно сказал мне: «Но я не могу считать нормальным его брак с женщиной, которая настолько старше его, что годится ему в матери!» Тут я не мог не рассмеяться над открывателем эдипова комплекса. Он на миг засмеялся вслед за мной, но было видно, что он серьезно обиделся».

Анна Фрейд среди важнейших качеств своего отца упоминает прямоту. В последние годы жизни Фрейда, когда он тяжко болел, эта черта естественным образом перешла в, своего рода, саркастическую резкость. Исходя из этого образа Фрейда-человека, мы можем рассмотреть теперь его теорию острот и юмора более подробно.

Фрейдовское представление об остроте (которое совпадает с точкой зрения Гротьяна) можно в общих чертах описать следующим образом. Проявляется агрессивная тенденция; дать ей прямой выход невозможно, ибо этому препятствует реальность или запреты со стороны Я и Сверх-Я. Если между Я и Оно психоге-нетически и психодинамически существуют относительно добрые отношения и границы Я временно открыты для контролируемой регрессии, эта агрессивная тенденция вытесняется в бессознательное и подвергается первично-процессуальной переработке в смысле смещения, сгущения, замещения противоположным и т.д. Измененное таким образом психическое содержание вдруг снова возвращается в сознание. В этой новой форме тенденция может быть отведена и стать социально приемлемой, поскольку переработанная агрессия уже не действует столь непосредственно агрессивно, иными словами, она может не восприниматься всерьез.
Освободившийся контркатексис отводится через смех. При этом возникает пред у довольствие, которое усиливается, если находит отклик у слушателя. Если же отклика нет и процесс явно не удался, снова может возникнуть неудовольствие в форме стыда и чувства вины.

В этом заключается известное противоречие между психическим механизмом остроты и комизма, с одной стороны, и тем, как понимает юмор конкретное лицо — с другой, ибо остроты являются социально-психологическим феноменом, который сопряжен с реакцией слушателя, в то время как юмор относится к феноменам нарциссизма, которые обладают известной независимостью от социального окружения. При этом огромное значение имеют изменения временного параметра, то есть внезапность процесса, и прежде всего изменение масштаба проблемы посредством переработки со стороны Оно.

Интересно, что еще в 1905 году, в то время когда концепция защитных механизмов еще не была сформулирована, Фрейд уже полностью понимал природу юмора как защиты в духе более поздних воззрений Анны Фрейд. Об этом свидетельствует следующая цитата: «Некоторое объяснение юмористического смещения удается найти, рассматривая его в свете защитных процессов. Эти защитные процессы являются психическими коррелятами рефлекса избегания и преследуют цель предотвратить появление неудовольствия из внутренних источников; для достижения этой цели они служат душевному событию в качестве автоматического регулятора, который, однако, в конечном счете оказывается вредным и поэтому должен быть подчинен сознательному мышлению. Определенный вид этой защиты — неудавшееся вытеснение — я приводил в качестве действующего механизма возникновения психоневрозов. Юмор же можно считать одним из таких защитных процессов высшего уровня. Он пренебрегает сокрытием от осознанного внимания содержания представлений, связанных с неприятным аффектом, как это делает вытеснение, и преодолевает тем самым защитный автоматизм. Он осуществляет это, находя средства лишить энергии уже готовое проявление неудовольствия и преобразовать его путем отвода в удовольствие.

Возможно даже, что средства для этой работы предоставляет ему опять-таки связь с инфантильным. Только в жизни ребенка бывают сильнейшие неприятные аффекты, над которыми взрослый сегодня бы улыбнулся, как смеется он, будучи юмористом, над своими нынешними неприятными аффектами. Сравнивая свое теперешнее Я со своим детским Я, он мог бы прийти также к тому превозношению своего Я, о котором свидетельствует юмористическое смещение — его можно было бы передать словами: я слишком велик (олепен), чтобы переживать по таким поводам. В некоторой степени эту мысль подтверждает та роль, которая выпадает на долю инфантильного при невротических процессах вытеснения».

При этом, однако, Фрейд проходит мимо обратного механизма, который, вероятно, встречается чаще и который можно было бы сформулировать следующим образом: «Я слишком мал, чтобы представлять собой опасность. Обращайтесь, пожалуйста, со мной как с ребенком, над которым добродушно смеются, если он что-нибудь натворит. Ведь это все понарошку». Не следует упускать из виду, что, представив дело в таком свете, мы уточняем только вторую часть замечания Фрейда, которая противоречит нарциссическому чувству превосходства и величия. Однако этот тип исполненной юмора защиты от угрозы неудовольствия не опровергает полностью теорию нарциссизма. Вполне возможно, что здесь применены косвенные и более сложные методы усиления чувства собственной ценности. Мы сталкиваемся с этим у умных, но физически слабых детей, которые манипулируют превосходящим их силой противником, делая вид, что подчиняются им, и благодаря этой уловке достигают своих целей. Главный тезис Берглера, что острота, юмор и комизм направлены против специфической внутренней угрозы, а именно психического мазохизма, был бы в таком случае приложим лишь к таким формам юмора, в которых не принимается всерьез визави.

Если же человек не воспринимает всерьез себя, он использует с дальним прицелом принцип «удовольствия через неудовольствие». Разумеется, это требует зрелой инструментальной функциональной способности Я. Впрочем, подобный процесс хорошо известен нам в клинической практике, когда истерический симптом служит средством шантажа. Крис (Kris 1952) и Дули (Dooley 1941) пришли к похожим результатам, доказав наличие корреляции между юмором и самокритикой.

Центральный пункт фрейдовской концепции юмора состоит в том, что источником предудовольствия является прежде всего экономия психической энергии и негативных чувств. На мой взгляд, это воззрение, по крайней мере в столь категоричной форме, оказывается несостоятельным перед интроспективным переживанием и теоретическим анализом. Оно основано на негативной концепции чувства удовольствия: удовольствие определяется через отсутствие или прекращение неудовольствия. Строго говоря, тогда бы и оргазм был попросту внезапным исчезновением неприятного напряжения, а хорошее настроение — лишь отсутствием внешнего стресса и раздражающих внутренних амбивалентных конфликтов. Но с такой негативной концепцией нельзя согласиться, ведь подобные состояния разрядки явно отличаются от специфических позитивных переживаний удовольствия и предудовольствия. Чувство удовольствия при прекращении зубной боли, несмотря на некоторую позитивную эйфорию, все-таки заметно отличается от генитальных и догенитальных переживаний удовольствия в собственном смысле.

Наряду с экономией неудовольствия следовало бы признать также наличие и радостных переживаний удовольствия, содержащих нарциссические, оральные, анальные и генитальные компоненты удовлетворения, по механизму близкие к сублимации. Во многих случаях было бы корректнее описывать психические механизмы не через экономию чувств неудовольствия, а через выражение «трансформация» этих чувств в удовольствие или предудовольствие, на что, впрочем, указывают также Вольфенштейн и Флюгель. Эта точка зрения сквозит во всей позднейшей психоаналитической литературе о юморе, но едва ли где четко сформулирована. Берглер рассказывает, например, что один интеллигентный читатель книги Фрейда об остроумии спросил его, не потому ли Фрейд так много говорит об экономии и явно увлечен этим термином, что когда писал эту книгу был в большой материальной нужде. Еще более сильным, чем экономия неприятных чувств, является избегание чувства вины, присущее многим формам юмора. Только в том случае, если агрессивная, оскорбительная резкость, лежащая в основе тенденциозной остроты, становится отчетливой, может появиться усиленное чувство вины.

Рассмотрим теперь в этой связи еще раз основной тезис книги: «Как нам представляется, источником удовольствия от остроты служат сэкономленные издержки на сдерживание, от комизма — сэкономленные издержки на представление (катексис), а от юмора — сэкономленные издержки на чувство».

В свете предыдущих наших рассуждений скорее, пожалуй, можно было бы сказать: в первом случае удовольствие возникает вследствие внезапной разрядки высвободившегося контркатексиса, во втором — от удивления, что произошло не то, чего ожидали (причем, если это неожиданное событие несет угрозу и для собственной персоны, возникает, наоборот, страх). В третьем случае речь идет о подлинной трансформации чувств благодаря переработке со стороны дружественного Я-идеала. Фрейд рассматривал весь вопрос, по-видимому, несколько односторонне — с точки зрения экономии либидо. Впрочем, и в его тексте имеются многочисленные указания на то, что толкование, которое мы здесь даем, он вполне видел и сам.

Поэтому если, на наш взгляд, понятие экономии в книге Фрейда об остроумии чересчур сильно выпячено, то тем важнее представляется нам другая интерпретация юмора в его более позднем эссе, на которую мало обращали внимания при дальнейшей разработке этого круга проблем.

Как я писал в моей работе 1957 года, «юмор позволяет Я получить удовольствие даже в травмирующей ситуации. Тем самым он стоит в ряду таких регрессивных процессов, как невроз, психоз, опьянение и экстаз, которые должны избавить душевную жизнь от гнета страдания, но в отличие от подобных феноменов, делает это, не выбивая у человека из-под ног почву душевного здоровья». Интересно, кстати, что еще Гегель в своей эстетике указал на то, что юмор возможен только на почве психического здоровья.

Продолжу цитату из своей работы: «Фрейд находит объяснение этой поистине грандиозной работе, следуя все тому же принципу прослеживания индивидуального развития симптома. Отношение юмористически настроенного человека к другому напоминает отношение взрослого к ребенку, проблемы которого с высоты своего отцовского превосходства он высмеивает, находя их ничтожными. Однако гораздо более важной следует признать такую установку в отношении собственной персоны. Здесь может быть только динамическое объяснение — личность юмориста отвлекает большое количество катектической энергии от своего Я и перекладывает ее на Сверх-Я как интроецированную из детства репрезентацию взрослого. Этому раздутому Сверх-Я Я теперь кажется маленьким, интересы его ничтожными и невинными».

Таким образом, совершенно очевидно, что неприятие всерьез представляет собой процесс смещения катексиса, отвлечение объектного либидо (либо агрессии в чистом виде, либо смешанной с другими влечениями) от угрожающих факторов внешней среды или внутренних амбивалентных конфликтов на дружественный Я-идеал. Здесь, следовательно, подтверждается тезис, что острота есть привносимое в комическое бессознательным, а юмор — привносимое Сверх-Я. Как может заметить читатель, вопреки первоначальной формулировке Фрейда я предполагаю, что смещение энергетического катексиса на Сверх-Я происходит не со стороны Я, а со стороны амбивалентных конфликтов внутри личности. Мне представляется, что Я здесь рассматривалось слишком общо как представитель гораздо более сложных процессов. Если же взглянуть на амбивалентность как на главную проблему освоения человеком мира, тогда именно амбивалентные конфликты окажутся главными трудностями, которые предстоит преодолеть Я и для защиты от которых может пригодиться юмор.

Подобные катектические смещения всегда являются выражением активности Я. Мотивация для этой активности в юморе проистекает из потребности в защите от тревоги и депрессии. Предпосылками для этого являются определенные силы Я, относительно дружественный Я-идеал (что входит в понятие «психическое здоровье») и, как указал А. Винтерштейн (Winterstein 1934), зачастую оральные черты личности. В соответствии с этим склонные к юмору люди очень часто встречаются среди алкоголиков и циклотимиков.

Что же до личности Фрейда, с которым связан здесь наш главный интерес, то представляется весьма характерным, что он называет юмор «своенравным» и едва ли принимает во внимание выраженный момент смирения, который нередко весьма отчетливо проступает даже в приводимых им самим примерах.

Это, несомненно, является выражением борющейся прометеевской личности, чей юмор немного напоминает гётевское выражение «всем силам вопреки остаться». Насколько эта точка зрения субъективна, показывает как раз пример, на который Фрейд в этой связи ссылается. Он снова и снова вспоминает человека, сказавшего накануне собственной казни, что хорошо начинается неделя. Теперь становится совершенно очевидным, что эта острота, смотря по тому, как ее рассказать и кто слушатель, может вызывать различные реакции, и что именно выбор этого конкретного примера для юмора свидетельствует о скептической позиции Фрейда. Для Фрейда, этого пуританина, открывшего ведущую роль сексуальности в поведении человека, показательно и то, что он не привел скабрезных острот, психологический анализ которых так до сих пор и не сделан.

Изучение работ Фрейда, посвященных остроумию и юмору, позволяет нам глубже постичь личность этого величайшего гения, какого только знало человечество. В том, что касается экономии, отношения к своим обязанностям, поведения — в смысле сдержанности и умения держать себя в руках — он был типичным высокообразованным представителем уходящего XIX столетия. Его отношение к юмору можно отчасти сравнить с тем уважением и почтением, которые питает трубадур к своей далекой возлюбленной.

В своей знаменитой речи, посвященной 80-летию Зигмунда Фрейда, Томас Манн, из уважения и почтения к Мастеру поэтично сказал об этом отношении Фрейда к юмору: «Этот новатор, проторивший путь к грядущему гуманизму, который мы предчувствуем, которым многое пронизано и о котором прежние гуманизмы ничего не знали, тому гуманизму, который будет находиться в более дерзком, более свободном и более радостном, более художественно зрелом отношении к силам ада, бессознательного, Оно, чем выпавшее на долю современного человечества, ищущему выход в невротическом страхе и порожденной им ненависти».

О самом психоанализе в том же выступлении Томас Манн говорит: «С ним в мир проникли светлое недоверие, разоблачающее подозрение по поводу скрытностей и происков души, которое, раз возникнув, не может уже снова исчезнуть. Он (Фрейд) борется против ложной патетики, прививая вкус к сдержанности... Понадеемся, что умение ценить скромность будет основным настроением ясной и трезвой мирной жизни, к который может привести нас наука о бессознательном».