ПРОБЛЕМА «ДЕТСТВА»

Здесь мы бсудим взгляды на «детство», «анималистичность» человека и «культуру», что позволит понять, почему Фрейд усматривал столь тесную связь между сексуальностью и неврозом.

В 1920 году Фрейд писал в предисловии к 4-му изданию «Очерков», что их вообще могло бы и не быть, «если бы люди умели учиться, непосредственно наблюдая за детьми». В этой, возможно, несколько преувеличенной формулировке выражается то значение, которое Фрейд придавал детству. Психоаналитическую теорию в целом, поскольку она происходит от самого Фрейда, можно было бы интерпретировать как грандиозную попытку выяснить, что же следует понимать под детством и как проявляются последствия детства в психической жизни взрослого человека. При этом, однако, «детство» следовало бы понимать как в онтогенетическом, так и в филогенетическом смысле; к предполагаемым Фрейдом взаимоотношениям между обеими формами детства мы еще вернемся в разделе, посвященном «анималистичности» человека.

Противоречия между первичным процессом и вторичным, аффектом и разумом, бессознательным и сознательным, Оно и Я, сном и бодрствованием, наконец, между инфантильной сексуальностью и зрелой психосексуальностью взрослого человека отражают исходную постановку проблемы. Детство человека в антропологическом смысле репрезентируется у Фрейда гипотезой об архаичной конституции влечений, которой позднее противостоит достигаемая в дальнейшем «культурность» взрослого. Также и здесь очевидны параллели с философией Ницше. Виттельс указал на то, что основополагающее для психоаналитической теории разделение на первичные и вторичные функции почти полностью совпадает с делением Ницше на дионисийское и аполлоническое начала. Дионисийское начало выступает у Ницше, однако, как упоение чувствами, архаика влечений, которой подобает собственная форма разума, трансценденция Я и прочие свойства, которые Фрейд приписывает системе бессознательного или Оно.

В «сновидении» человек, по мысли Фрейда, снова превращается в ребенка, психический аппарат в основном работает в соответствии с первичными функциями. «Игру» ребенок использует для того, чтобы избежать натиска разумной реальности. С другой стороны, целью воспитания является создать целенаправленный, идентичный характер, сформировать способность различать желание и действительность, фантазию и реальность — короче говоря, учитывать реальность. При этом ребенок подвергается большим «ограничениям», «а потому сопротивление принуждению со стороны мысли и реальности является глубоким и стойким». То есть не одна только сексуальность в узком смысле слова долгое время противится своему преобразованию сообразно с реальностью и остается трудновоспитуемой, но и вообще становление разума и взросление и связанные с этим процессы преобразования вызывают, по Фрейду, сопротивление. Сновидение и фантазия остаются, таким образом, осколками прежней «свободы»; они избегают насилия со стороны реальности.

Итак, даже при успешном протекании процесса воспитания первоначальное, инфантильное до известной степени сохраняется. Оно закрепляется в самых глубинных слоях личности. Поэтому гипотезу Фрейда о бессознательном следует понимать так: «Инфантильное и есть источник бессознательного, бессознательные процессы мышления суть не что иное, как процессы, которые создаются исключительно в раннем детстве».

У «нормального» взрослого человека эти инфантильные психические феномены всячески преобразованы и напластованы, и поэтому едва ли их можно наблюдать непосредственно. Только если применить особый метод, а именно психоаналитический, эти процессы могут быть вновь познаны и активированы. «Характер этих бессознательных мыслительных процессов легче понять по высказываниям больных при некоторых психических нарушениях. Весьма вероятно, что мы, как давно предполагал Гризингер, смогли бы понять бред душевнобольного и расценить его как сообщение, если бы не претендовали на то, чтобы осмыслить его сознательно, а применили свое искусство толкования, словно имеем дело со сновидениями. Также и сновидения в свое время мы рассматривали как "возвращение душевной жизни к эмбриональной позиции"».

Для выдвинутых Фрейдом гипотез о переходе от инфантильной сексуальности к психосексуальности взрослого являются важными некоторые его представления о качестве бессознательного, в котором хранятся инфантильные переживания, а именно воспоминания о реальных событиях в том виде, как они переживались ребенком. Здесь следовало бы прежде всего назвать постулированные Фрейдом нерушимость и постоянство закрепившихся в системе бессознательного впечатлений и переживаний, будь то онтогенетического или филогенетического происхождения. «Замечательная особенность бессознательных процессов как раз и состоит в том, что они остаются нерушимыми. В бессознательном ничто не кончается, ничто не пропадает и не забывается». Но поскольку инфантильная сексуальность поначалу полностью связана с системой бессознательного и первичным процессом, становится понятно, почему Фрейд приписывает столь сильное влияние, детерминирующее сексуальность взрослого, именно инфантильным сексуальным переживаниям и связанным с ними объектам.

Инфантильные инстинктивные желания «представляют собой принуждение для всех последующих душевных устремлений». И впредь «примитивные состояния могут возникать снова и снова; примитивно-душевное в полном смысле слова является непреходящим». С другой стороны, как уже говорилось, с фрейдовским пониманием сексуальности тесно связаны представления о навязчивом повторении и регрессии. Об угрозе регрессии в связи с сексуальностью Фрейд пишет: «Нормальная сексуальность взрослого человека проистекает из инфантильной благодаря ряду процессов развития: соединениям, расщеплениям и подавлениям, которые практически никогда не происходят идеально и совершенно и потому оставляют после себя предрасположенность к инволюции функции в болезненных состояниях».

Однако, не только в случае болезни, но и в норме в «любовной жизни» взрослого происходит оживление инфантильных моментов. Оживают, согласно Фрейду, прежде всего эмоциональные отношения, игравшие роль в связи с эдиповой ситуацией. К этому времени ребенок уже был «любовным существом, способным к продолжению рода». Типичным для своей истории развития образом он проявлял нежность, преданность, ревность и ненависть, то есть те психические феномены, которые, согласно Фрейду, у взрослого человека не возникают впервые, а должны толковаться как повторение. Подобные повторения коренятся отчасти в онтогенетической истории развития индивида, отчасти — в доисторическом существовании рода и в конечном итоге восходят к анималистическому прошлому человека.

Таким образом, по мнению Фрейда, ребенок не является асексуальным и бесстрастным существом, напротив, он предполагает, что ребенок способен к самым сильным аффектам. Тем самым он вступает в открытую конфронтацию с идеологией, исходившей из того, что ребенок есть чистое, милое и невинное создание. Что же касается «благонравного» характера ребенка, который якобы лишь потом портится из-за вредного влияния среды и опыта, то и тут Фрейд отстаивает противоположную точку зрения. Если вообще имеет смысл применять к поведению ребенка какие-либо ценностные мерки, то, по мнению Фрейда, ребенок скорее эгоистичен и бесцеремонен во всем, что касается удовлетворения его инстинктивных желаний. В этом смысле Фрейд говорит о «безнравственном периоде детства» — мнение, которое можно соотнести с представлением о «полиморфно пер-вертированных» наклонностях ребенка.

В целом о «первичном Я», характере ребенка Фрейд говорит: «Ребенок абсолютно эгоистичен. Он интенсивно ощущает свои потребности и бесцеремонно стремится к их удовлетворению, особенно по отношению к своим соперникам — другим детям, и в первую очередь по отношению к своим братьям и сестрам».

В этой оценке ребенка вновь отчетливо проявляются взгляды Фрейда на еще не связанное влечение, которое, как он полагает, импульсивно, насильственно, нацелено на немедленный отвод и непосредственное получение удовольствия. Также и в идее Фрейда о гипотетическом «древнем человеке» прослеживается четкая параллель с подобным образом ребенка. Фрейд подчеркивает тем не менее, что влечение не бывает «хорошим» или «плохим», соответствующие ценностные классификации обусловлены культурой: «Психологическое — в строгом смысле психоаналитическое — исследование показывает... что глубочайшая суть человека состоит в инстинктивных побуждениях, стихийных по своей природе, которые у всех людей одинаковы и нацелены на удовлетворение известных исконных потребностей. Сами по себе эти инстинктивные побуждения не являются ни хорошими ни плохими. Мы относим их и их выражение к той или иной категории в зависимости от их отношения к потребностям или требованиям человеческого общества. Следует признать, что все побуждения, которые общество осуждает как дурные... находятся среди этих примитивных.

Образ невинного, бесстрастного и асексуального ребенка, которого нужно защитить и оградить от «опасностей» мира взрослых, возник примерно между XVI и XVIII веками. Ван Уссель говорит в этой связи об «инфанти-лизации ребенка». Ребенок воспитывался в собственном, искусственном, «инфантильном» мире, оторванном от реальности, особенно от реальности рабочего мира, рос в мещанском окружении и предусматривалось, что в течение долгого времени он будет посещать школу. «Исторически ученик высшей школы был первым "большим" ребенком». Ребенка все больше приукрашивали, изнеживали, его страсти не воспринимали всерьез. Этот процесс инфантилизации, который, естественно, должен был оказать существенное воздействие на процесс эмоциональной и особенно сексуальной социализации, то есть воздействие, которое во фрейдовском учении о неврозах трактуется в терминах «сдерживание развития» и «психический инфантилизм», распространился также и на подростков. Длительный процесс обучения продлевал статус «бытия юным». Школы, которые организовывались по образцу монастырских, имели мало отношения к остальной социальной реальности. Подростки имели собственные идеалы и представления, которые порой в значительной степени не совпадали с действительностью. Движение «бури и натиска», а также «романтизм» можно понять исходя из процесса общественного переустройства, подготовленного буржуазным обществом. «Инфантилизировалось также и сексуальное поведение школьников и студентов. Здесь сопротивление встречало все то, на что в среде молодых рабочих смотрели сквозь пальцы».

В добуржуазном обществе пропасть между ребенком и взрослым, прежде всего в психическом отношении, была не столь велика, как ко времени Фрейда или даже еще сегодня. Согласно Ван Усселю, эта пропасть, возникшая в результате процесса инфантилизации, которой подверглись дети и подростки, как раз и является предпосылкой психической организации «современного» человека. И наоборот, в добуржуазном обществе на детей смотрели как на маленьких взрослых, за которыми признавали в том числе и в сексуальном отношении те же эмоциональные побуждения и желания, что и за взрослыми. В домашнем сообществе дети занимали место, отличавшееся от положения взрослых чисто условно, и социализировались в окружении, для которого отделение «дома» от «работы» не было типично.

Если следовать Ван Усселю, то добуржуазное общество характеризовалось прежде всего просексуальными ориентацией и образом жизни. Сексуальность детей не была табуирована. «Телесность практиковалась таким образом, от которого мы сегодня отвыкли. Люди трогали друг друга, гладили, обнимали, целовали; няньки и родители мастурбировали маленьких детей, чтобы те успокоились. Более взрослые люди имели такие контакты с подростками, которые мы сегодня называли бы сексуальными. С онанизмом врачи стали бороться только к началу XVIII века и лишь позднее духовенство. Добрачные половые отношения, а также в некоторых слоях населения и внебрачные, были институционализированы... Дома вся семья и прислуга спали голыми вместе в одной комнате.

Молодежь не нуждалась ни в каком сексуальном просвещении, поскольку в мире взрослых она могла увидеть, почувствовать и научиться всему, что ей полагалось знать».
Проблема детства — не только проблематика инфантильной сексуальности, — представленная в работах Фрейда как «доисторическая» эпоха, которая вытеснена, забыта, утеряна и с трудом поддается воссозданию, отчасти может быть выражением происшедших в XVI—XVIII веках процессов структурной перестройки. Строгое разграничение детства, с одной стороны, и статуса взрослого — с другой, возможно, на долгое время избавляет взрослеющего человека от конфликтов, но зато готовит почву для их проявления сразу в полном объеме.

С этим, пожалуй, связана и выделенная Фрейдом проблема отделения от родителей, которая проявляется особенно остро, когда между детством и последующей жизнью взрослого существует едва ли преодолимое противоречие. Если ребенок может наслаждаться свободой «беспечности», а взрослый должен быть рассудителен, дисциплинирован, владеть собой и контролировать свои страсти и аффекты, то становится понятным, во-первых, «сопротивление», которое, согласно Фрейду, каждый человек оказывает этому процессу структурной перестройки, а во-вторых, то, почему детство можно понимать как праобраз «счастья», которого едва ли удастся достичь позднее.