НОВЫЕ ПРЕДСТАВЛЕНИЯ О РАЗВИТИИ СВЕРХ-Я

Незадолго до своей смерти Микаэл Балинт вместе с женой Энид Балинт высказал идею, которая еще более проясняет теорию Сверх-Я с точки зрения межчеловеческих отношений (Е. Balint 1973). Рассматривая перекрестную идентификацию, мы уже говорили, что родителям зачастую бывает сложно учитывать потребности ребенка и даже просто его понять. Но, разумеется, ребенок лишь тогда научится действительно принимать во внимание потребности родителей, когда родители сами проявят такое же уважение к нему. Если же они не уважают его потребности, которые во многом отличаются от родительских, а пытаются насильственно изменить ребенка и навязать ему потребности взрослых, то и он научится не уважению, а лишь тому, как силой добиваться своего, и что других нужно бояться.

Поскольку потребности у детей и взрослых разные, в качестве нормального состояния, как показал Балинт, возникает конфликтная ситуация борьбы за власть между родителями и детьми. Человеческое сосуществование сопряжено со многими конфликтными ситуациями (например эдиповым комплексом, конфликтом между групповой принадлежностью и индивидуальностью), и задача человека состоит не в том, чтобы избегать этих конфликтов, поскольку это приведет лишь к отрицанию и идеализации, а в том, чтобы с этими конфликтами справляться. На теории социальных конфликтов основывается также и верное понимание социальных процессов (Lewis A. Coser 1965). То, каким образом происходит подобная борьба за власть с родителями, в значительной мере определяет личностное развитие ребенка.

Мать может определить потребности ребенка, в точности предписать ему, что для него должно быть хорошо. В экстремальном случае, когда потребности ребенка не удовлетворяются вовсе, такое поведение становится, по существу, смертоносным. Но мать может быть также целиком и полностью ориентирована на потребности ребенка и делать все, чего он хочет. В крайнем случае мать может не выдержать нагрузок и заболеть от истощения. Ребенок же пользуется таким образом властью, но не научается ни справляться с фрустрацией, ни считаться с другими, ни улаживать социальные конфликты, он остается инфантильным и неприспособленным к жизни.

Из рассуждений М. Балинта и Э. Балинт следует, что в интересах Я человека необходимо удовлетворять биологические потребности (голод, жажду, потребность во сне, в движении и сексуальность). Эти биологические функции являются инстинктивными. Ребенок съест не больше и не меньше, чем ему нужно, он уснет достаточно рано и достаточно надолго, однако не проспит дольше, чем ему нужно, он будет достаточно двигаться, но не больше, чем это необходимо, и будет искать новых впечатлений не больше, чем он способен вместить, но и достаточно, чтобы утолить жажду знаний, он не станет слишком рано стремиться к сексуальной активности, если — именно так — если только можно было бы изъять все эти функции из общественных отношений. Принцип свободного выбора в воспитании ребенка, о котором рассказано семьей Риттер, является чрезвычайно благоприятным для развития личности. Однако, читая их книгу, у меня сложилось впечатление, что на мать этого семейства легли слишком большие нагрузки, из-за чего она очень часто болела.

Интересы Я охватывают также потребность в социальных контактах. Но, похоже, эта потребность уже не столь инстинктивно обусловлена, а развивается в процессе научения. Это во многом связано с обучением обхождению с агрессией (см. статью П. Цизе). В межчеловеческих контактах и во всех социальных отношениях, которые в них включены, прежде всего в процессе воспитания необходимо научиться учитывать потребности других людей и с ними считаться. Первичной потребностью ребенка является первичная любовь, то есть не принимающее в расчет потребности других людей стремление быть любимым и жить в нерушимом доверии. Следовательно, вопреки потребности в не считающейся ни с чем любви ребенок должен научиться любви, которая учитывает и потребности других людей. Это удается, когда родители подают пример. Результат этого Балинт называет fair share and mutual concern, по-русски «справедливым распределением и взаимной заботой». Многие педагоги и детские терапевты полагают, что против этого надо протестовать. Разве Анна Фрейд не говорит: «Ребенок поручает доброй матери заботиться о его теле и оберегать от несчастных случаев и болезни» (A. Freud 1968, 78). На это, однако, следует возразить, что здоровый ребенок не подвергается опасности и научается понимать, что травмы и боль относятся к обычным событиям жизни, которые скоро проходят, и что так же, как заживает любая рана, возвращается отсутствующая мать.

Если мать испытывает страх, ребенок тоже становится боязливым, и только в этом случае может что-то произойти. Если мать с самого начала оставляет за ребенком право перестать есть, как только он почувствует себя сытым, ребенок становится или остается свободным выражать свое мнение на этот счет. Естественно, даже с хорошей матерью случается так, что она начинает чересчур влиять на ребенка, и тогда, естественно, ей приходится терпеть гораздо больше беспокойств. Уолк и Гибсон провели следующий эксперимент: они поместили стеклянный лист над ямой так, что его почти невозможно было заметить. Ни один из исследованных ими младенцев не заполз на этот лист, хотя никто им не мешал. С другой стороны, из экспериментов со школьниками известно, что дети развиваются в соответствии с существующими о них предвзятыми мнениями.

Только когда одновременно учитываются в их своеобразии потребности матери и потребности ребенка, могут возникнуть партнерские отношения, обеспечивающие обоим свободу при известных ограничениях с обеих сторон. Винникотт (Winnicott 1970) для обозначения,подобной ситуации изобрел выражение «игровое пространство» или «игровое поле». Между матерью и ребенком необходимо создать игровое пространство, где нашлось бы место для потребностей обоих и где одному не нужно было вынужденно подстраиваться под другого или ему подчиняться.

Здесь для идеи Сверх-Я открывается новая перспектива. В 1964 году я высказал идею, которую можно было уже встретить у юнгианца Эриха Нойманна, а именно, что веления совести пациента не объясняются исключительно запечатленными воспитанием нормами поведения и исполнением детских желаний. Более того, я обнаружил, что существуют и такие продиктованные совестью побуждения, которые могут противоречить подобным содержаниям Сверх-Я. Речь идет о побуждениях совести, которые устанавливают, соответствует ли тот или иной поступок Я человека и его сути. Действовал ли он сообразно своим способностям или пренебрег этим принципом и их подавил? Действовал ли он в соответствии со своими подлинными чувствами или же из трусости или ради соблюдения условностей отрекся от них? Эти функции совести я определил как изначальную, автономную, то есть бесконфликтную деятельность Я. Эта «совесть» как результат деятельности Я (то есть оценка различия между возможностями и самим действием) может теперь использоваться отделившейся от остального Я инстанцией Сверх-Я.

Чувство внутренней реальности, то есть собственных сил и возможностей, в той или иной степени всегда доступно сознанию. Райкрофт (Rycroft 1974) сумел показать, что психические процессы воспринимаются в коммуникации как реальность гораздо больше, чем внешняя реальность вещей, законов и предписаний. В той мере, в какой преобладают патологические душевные процессы, сознательная и адекватная реальности оценка себя утрачивается. На эти потенциально здоровые побуждения опирается в конечном счете любая вера в доброту человека.

Винникотт (Winnicott 1973) рассматривает это открытие себя как творческое достижение и обнаруживает его в любой игре, для чего опять-таки необходимо игровое пространство. Разрыв между внутренней реальностью и реальностью осуществленных мыслей или поступков всегда может восприниматься очень болезненно. Это то, что мы называем совестью. Однако требуется напряженная и утомительная борьба за самопознание, чтобы выявить точное содержание этого общего чувства вины или тревожного напряжения между мышлением и деянием. Но только тогда совесть оказывается в подлинном смысле слова «со-вестью» (В. D. Lewin 1928).

Но Я ребенка слишком слабо, чтобы удовлетворить свои потребности в обществе. Поэтому оно нуждается в защитных мерах для приспособления к внешней реальности при частичном вытеснении или отрицании реальности внутренней. Тем самым Сверх-Я выступает для Я в качестве реальности «как будто». Место совести для проверки сообразных Я способов поведения занимает тогда страх совести, исполненное чувствами вины и страха напряжение, которое соединяется с ощущением собственной «неправоты». Некоторые люди в таких случаях полностью полагаются на свое Сверх-Я, отказываясь от собственных автономных побуждений совести, и потом удивляются, почему даже «правильные» поступки не идут им на пользу.

Эта теория, естественно, была подхвачена философами и теологами. Об этом пишут Штадтер (Stadter 1970), профессор философии в Педагогическом институте Карлсруэ, теолог Я. Грюндель (Griindel 1972) из Мюнхена, а также специалист по уголовному праву Э. Наэгли из Сент-Галлена (Naegli 1966). Они цитируют Гёрреса, Э. Фромма, А. Йореса, В. Биттера и К. Дюркгейма. Еще раньше по этому поводу высказались философы. Совесть это «сознательное уважение самого себя» (Декарт) или, как выражается К. Ясперс, «посредник между моим бытием и моей еще не открывшейся мне Самостью» (Jaspers 1956, 268), или Ницше: «Что говорит твоя совесть? Ты должен стать тем, кто ты есть».

Наегели цитирует Дитриха Бонхёффера (Bonhoeffer 1963), который описывал совесть как «пробивающийся из глубин, по ту сторону собственного желания и собственного разума, призыв человеческой личности к единству с самой собой». Это, на мой взгляд, несколько патетическое выражение все же вполне поясняет вышесказанное.
До сих пор мы не затрагивали вопрос, почему психоаналитики отрицают автономную функцию совести. Быть может, они чересчур заняты патологией? Или же они так сильно скованы своим опытом учебного анализа, который не смог укрепить их в собственных автономных способностях?

Следует вновь вспомнить «fair share» Балинта. При каком анализе аналитик открыто отвечает за свои потребности? Из-за такого недостатка возникает вынужденное распределение сил между тем, кто получает всяческую помощь, но побуждения которого могут ставиться под сомнение, и могущественным аналитиком, который, считается, «всегда» готов прийти на помощь и в побуждениях которого никто не может усомниться. Многие аналитики, возможно, сочтут этот довод чересчур заостренным, но данную проблему весьма сложно устранить из аналитической ситуации. Кроме того, в учебном анализе проявляются едва ли когда-либо анализировавшиеся авторитарные институциональные отношения самих аналитических объединений. Здесь понадобится еще немало исследований, чтобы психоаналитически прояснить функции совести.

В психоанализе проводится различие между чисто инстинктивным событием в Оно и функцией, охватывающей процессы дифференциации, то есть Я. Эта дифференциация в Я создает особые условия для приспособления. Вследствие слабости личности ребенка Я вынуждено защищаться от всемогущих требований влечений, с одной стороны, а с другой — от требований мира, до которых ребенок еще не дорос. Результатом этих усилий личности ребенка приспособиться и является Сверх-Я. Еще Фрейд приписывал Сверх-Я защитную функцию. Благодаря интернализации детское Я создает себе ценностную инстанцию, как бы некий масштаб, чтобы вопреки неуверенности суметь разобраться в пока еще неподвластной реальности. Важным стремлением человека, как постоянно утверждал Фрейд, является желание быть любимым. Поэтому, на мой взгляд, функцией Сверх-Я, несомненно, является следить за тем, чтобы человек по аналогии с условиями окружавшего ребенка мира мог сохранить любовь других — например своим послушанием. Этот необходимый для ребенка процесс приспособления может иметь для взрослого страшные последствия, поскольку внешние условия, в которых находился ребенок, больше рке не существуют.

Поэтому задача молодого человека — дистанцироваться от содержаний Сверх-Я и развить собственные независимые нормативы и ценностные представления, а также творческие силы, в том числе и в функции совести.

В заключение рассмотрим идею, которая во времена Фрейда еще не была возможна и появилась только с новыми знаниями о самом раннем развитии ребенка.
Человеческая жизнь начинается с совершенно необычной ситуации, своего рода симбиотической зависимости, которая во многом определяет все дальнейшие этапы развития. Портманн (Portmann 1949) охарактеризовал биологическую ситуацию после рождения как ситуацию «гнездаря». Выражение «симбиоз» восходит к психоаналитику Маргарет Малер (Mahler 1969), исследовавшей шизофрению у маленьких детей, так называемый аутизм. Рене Шпиц (Spitz 1959) говорит о «союзе двоих» и состоянии субъекта с субъектом, поскольку объекта еще не существует. Также и Винникотт использует эту терминологию и утверждает: «Младенца как такового не существует, есть только младенец-с-матерью». Балинт назвал отношения между ребенком и матерью в этот период симбиотической фазы первичной любовью — любовью, которая существует лишь в форме желания быть любимым и характеризуется полной бесцеремонностью по отношению к объекту, что и понятно, поскольку младенец пока еще не может воспринимать объект в качестве объекта.

В этой ситуации ребенок полностью зависит от матери. Не только потому, что без матери он останется голодным и, как говорит Винникотт (Winnicott 1960), просто утратит способность к существованию, но и потому, что любое переживание соединяется с образом матери. Мать, которая боится, что ребенок заметит, как она впервые во время его сна выйдет из дому, непременно добьется того, что ребенок будет спать беспокойно и ее страхи оправдаются. Ребенок чувствует любое побуждение матери и отражает его в своем хорошем или плохом самочувствии. Сирлс (Searls 1974) описал, как шизофреник подобным образом может реагировать на своего врача. В качестве примера я указывал, что ребенок только тогда может испытать удовольствие от насыщения, когда мать выражает свою радость по этому поводу. Если мать депрессивна, относится к кормлению ребенка с тревогой или даже с завистью или же воспринимает это только как свою обязанность, ребенок не получает удовольствия от насыщения. Даже неприятные чувства ребенок переживает как относящиеся к матери; он словно проецирует неудовольствие на мать или, точнее, мать в этот период еще остается частью детского Я.

Анна Фрейд (A. Freud 1968) назвала этот феномен «вспомогательным Я» ребенка в «период зависимости». Ребенок еще не может чувствовать «себя» больным, несчастным или раздосадованным, и, если его биологические реакции неудовольствия не перерабатывается матерью — то есть мать не приходит на помощь, — то тогда она сама столь же несчастна, каким чувствует себя ребенок. «Он» или «все» тогда является плохим. Ребенок, с которым это происходит часто, рке не способен отреагировать неудовольствие. Он попадает в отчаянное положение, где ему, по сути, приходится нападать на «себя», на собственное Я. Из-за этого он все больше впадает в апатию — синдром госпитализма по Шпицу (Spitz 1957) — или же в полную депрессию. Ребенок постарше или больной с выраженной регрессией в страхе отказывается от попытки отреагировать неудовольствие и кажется себе «плохим». Он не осмеливается обвинить мать. Любой же здоровый ребенок, если поранится, упрекает мать, что она не углядела. Упрекать можно только хорошую мать.

Ребенок, у которого нет хорошей матери, или пациент с тяжелыми нарушениями кажется себе «плохим», поскольку он вынужден нападать на собственное или вспомогательное Я и наносить ему рану. Потребность в симбиотическом сосуществовании сохраняется у каждого взрослого человека, и эта потребность становится тем сильнее, чем несчастней он себя чувствует. Понять эту абсолютную зависимость в человеческих отношениях очень трудно, а для многих людей даже невозможно, пока она не проявится вновь в их собственном анализе. Необходимо испытать, что, в сущности, ты сам живешь в постоянной привязанности к объекту. Этот объект может храниться в воспоминании, или же быть интро-ецирован, или быть связан с переходным феноменом, или же существовать в качестве реального человека.

Приняв этот опыт полного подчинения собственных переживаний объекту, человек начинает понимать происхождение добра и зла, вместо того чтобы считать их за некую абсолютную данность. Ведь даже если человек с чьей-то помощью приобрел в Сверх-Я ценности добра и зла, следует все же задать вопрос, на основе какого знания о добре и зле эти ценности Сверх-Я могут быть упорядочены.

Если переживания все более обеспечивают разделение субъекта и объекта, то есть, если мать устраняет неудовольствие и делает радость еще большей, то тогда в дальнейшем будут иметь место только здоровье и недомогание, но, разумеется, ни в каких отношениях между матерью и ребенком достичь этого в полной мере не удается. Там, где разделение на Я и Ты не происходит, Я по-прежнему переживается отчасти как Ты, а Ты — отчасти как Я. Поэтому в процессе дальнейшего развития разграничение Я и Ты должно произойти в собственном Я — ив этом заложена основа добра и зла. Особенно неприятные переживания, которые не удается отреагировать, воспринимаются отщепленно, как часть себя. Эти чувства неудовольствия, которые не могут быть перенесены на объект, но затрагивают отщепленную часть Я, воспринимаются как плохие или дурные. Это очень часто приводит к тому, что добро воспринимается только как отсутствие зла. Некоторым людям также удается полностью проецировать зло вовне, вследствие чего, однако, возникают недоверие и паранойяльные страхи. Я бы не хотел сейчас углубляться в детали сложного развития этих различных источников добра и зла. Особо следует назвать Винникотта (Winnicott 1973), исследовавшего это расщепление в Я и привлекшего его, например, для объяснения преступных наклонностей человека.

Это исходное расщепление в Я впервые выявила Мелани Кляйн (Klein 1932), изучая интроекцию доброй и злой матери. Поэтому она также боролась за признание идеи о возникновении Сверх-Я в первые месяцы жизни. Многое из того, что она говорила, осталось непонятым. Причиной тому отчасти послужил тот факт, что она не следовала общепринятым схемам научного изложения. Отчасти же это связано с огромным сопротивлением, на которое наталкивается любое обсуждение сущности характера на первом году жизни. Кроме того, следует иметь в виду, что Мелани Кляйн тогда еще ничего не знала о симбиозе, из-за чего ее изложение казалось незавершенным и для многих даже непоследовательным.
Сегодня в психоанализе тезис о возникновении Сверх-Я в первую фазу жизни уже не является предметом спора. Но к этому пришли путем долгих и ожесточенных баталий. В особенности Анна Фрейд отстаивала воззрения своего отца и придерживалась убеждения, что Сверх-Я возникает только после преодоления эдипова комплекса (то есть с началом латентного периода). Однако постепенно, на основе собственных наблюдений при работе с маленькими детьми, ей пришлось согласиться с кляйнианца-ми. Она стала допускать, что существует предтеча Сверх-Я (A. Freud 1936).

Эта идея особенно тщательно разрабатывалось, развивалась и распространялась Рене Шпицем (например: Spitz 1960). Но и позиция Анны Фрейд тоже оказалась верной. Оба представления можно объединить. Говорят ли ныне с оглядкой на старые разногласия о «раннем Сверх-Я» или о «предтече Сверх-Я» — это лишь дань уважения предыдущему поколению аналитиков. Установлено, что понятия о добре и зле развиваются на первом году жизни в качестве основы Сверх-Я. Но в этот период ребенок еще ничего об этом не знает. Такой опыт остается бессознательным и в дальнейшем, если только он не воспроизводится с помощью особой техники анализа в ситуации переноса и контрпереноса и тем самым, поскольку он переживается теперь во взрослом возрасте, становится способным к осознанию. С другой стороны, однако, для психоаналитика бесспорно, что полностью развитое Сверх-Я становится функционально способным только к школьному возрасту, то есть со вступлением в латентный период. При тяжелых расстройствах может произойти даже частичная утрата Сверх-Я. Но это не означает, как часто еще утверждается, будто бы имеет место недостаток Сверх-Я. Скорее в этом случае верх берет раннее, то есть бессознательное, Сверх-Я. Речь идет о недостаточном развитии сознательных нормативных представлений и ценностного сознания, обеспечивающих критический анализ этих ценностей и тем самым большую гибкость.

Грунбергер (Grunberger 1974) сумел показать, что концепция абсолютного послушания, «послушание трупа» полностью связана с представлением о праматери (к примеру в армии, церкви или «альма-матер»-университете), а не с патриархальными воззрениями. Однако он пытается свести истоки стремления человека к всемогуществу к периоду внутриутробного развития. Я бы скорее согласился с Винникоттом, что оно восходит к здоровому развитию в симбиотическую фазу. У маленького ребенка, имеющего добрую мать, возникает чувство, что он все может, все знает, на все имеет право и все получит. Это является основой, необходимой ему для того, чтобы научиться признавать ограничения со стороны реальности и вырабатывать техники самостоятельного поведения.

В период раннего детства, когда еще преобладают симбиотические элементы, интроекции, а затем и идентификации могут привести лишь к изменениям Я. И только когда Я можно однозначно осмыслить в образах самопереживания, то есть когда ребенок умеет дистанцироваться от самого себя, возникают предпосылки того, что интроекции и идентификации достигнут более высокого уровня сознания и поэтому уже не будут изменять Я непосредственно, а интернализируются в качестве независимой и отдельной от Я инстанции, то есть Сверх-Я. Такие процессы начинаются примерно с двух лет (возможно, даже с полутора) и в дальнейшем связаны с частичными изменениями Я. Их начало относится к тому моменту, когда зеркальное отражение воспринимается как таковое. Процесс завершается, когда становится возможным осознание трехсторонних отношений, то есть когда групповые процессы, в которые вовлечен ребенок, воспринимаются осознанно. Некоторым людям это так никогда и не удается, а в оптимальном случае совпадает со вступлением в латентный период, то есть соответствует так называемому преодолению эдипова конфликта. Осознание групповых процессов продолжается, по существу, на протяжении всего латентного периода. Если все складывается хорошо, этот процесс научения заканчивается в пубертатный период, и тогда, согласно Эриксону, может произойти формирование идентичности. В обычном случае детское развитие приводит к частичным решениям; самовоспитание во взрослой жизни должно восполнить то, что не было осуществлено в процессе развития в построении Сверх-Я и отделении от Сверх-Я.