СВЕРХ-Я: ИНСТАНЦИЯ, ЗАДАЮЩАЯ НАПРАВЛЕНИЕ НАШИМ ПОСТУПКАМ

Понятие Сверх-Я — ключевой момент всей психоаналитической теории. Благодаря понятию Сверх-Я Фрейд, на мой взгляд, совершил одно из величайших своих открытий, наряду с открытием детской сексуальности, символики сновидений, бессознательного и переноса.
Сверх-Я влияет как на инстинктивную жизнь, так и на функции Я. Оно находится в связи с воспитанием родителями и учителями (также и профессиональное образование в значительной мере отражается на содержаниях Сверх-Я) и с общественным устройством. Оно действует как своего рода регулятор между внутренним и внешним миром. Оно состоит из желаний, идеальных образов, привитых норм поведения и ценностных суждений, идентификаций или подражаний, из представлений и аффектов. Оно наказывает и хвалит, пробуждает совесть и мотивирует к самонаблюдению, оно управляет самосознанием и многими поступками. Оно формирует привычные установки и свойства характера. Большая часть Сверх-Я остается бессознательной. Однако именно этой бессознательной частью Сверх-Я управляются наши обычаи и нравы, табу общества и его методы воспитания.

Хотя это понятие в науке оспаривается и не все его аспекты прояснены, Сверх-Я превратилось в термин, который уже освоен и неспециалистами. Более всего распространено представление, что в Сверх-Я сосредоточены заповеди и запреты, привитые в детстве. Хотя это представление и не является ложным, оно все же односторонне и не передает полноты проблематики, связанной со Сверх-Я.
В работе «Недомогание культуры» Фрейд писал, что «относящиеся сюда душевные процессы более знакомы нам в массе и более доступны сознанию, чем в отдельном человеке», а «многие выражения и свойства Сверх-Я поэтому легче распознать по их проявлению в культурном сообществе, чем в отдельном человеке» (XIV, 502). Студенческие движения шестидесятых годов предоставили на этот счет огромное множество материала.

В связи с этим понятие Сверх-Я утвердилось в социологии. Даже если социологи крайне критически относятся к трудам Фрейда, термин Сверх-Я они признают и принимают. Они встраивают это свойство человека нормативно инсталлировать моральные ценности внутрь личности в свои теоретические конструкции и с его помощью объясняют, каким образом общественные нормы становятся образцом для отдельного человека.
Теологи убедились, что большая часть функции совести не имеет непосредственно божественного происхождения, а является видоизмененными представлениями, и что многое, в чем признаются на исповеди, основывается не на подлинном чувстве вины, а на страхе перед Сверх-Я из-за поведения, которое не совпадает с тем, которого — действительно или как казалось — когда-то требовали родители.

Сверх-Я: инстанция, задающая направление нашим поступкам (Дцтер Айке)
Особым образом это свойство человека интернализировать без критического осмысления постоянно повторяемый опыт используют специалисты по рекламе. Как это происходит, мы обсудим отдельно. В рекламе становится также очевидным, что общепризнанные моральные ценности по существу могут быть совершенно аморальными. Не углубляясь в детали, достаточно будет сказать, что политические и церковные институты действовали точно так же, как реклама, и отчасти поступают так и поныне. Видные теологи, как, например, Карл Ранер, постоянно указывали на это вождям церкви.

Подобно тому как должно быть всем ясно, что семейное счастье не зависит от того, каким стиральным порошком пользуется мать, так и другие ценностные представления, прежде чем их перенять, должны быть объективно исследованы.

Многие моральные ценности защищаются их апологетами как само собой разумеющееся (церковное требование целомудрия, или воскресное посещение церкви, или марксистская заповедь делать «все» для народа), поскольку каждый человек имеет соответствующие веления совести. Тем не менее можно установить, что эти так называемые веления совести были сформированы лишь благодаря воспитательным доктринам.

Это можно было отчетливо наблюдать при обсуждении закона об абортах. Даже теологи морали обеих конфессий признали его и выступали за то, чтобы в определенных сложных личных ситуациях аборт совершался по соображениям совести — именно по соображениям совести! Моральные ценности, которые перенимаются традицией, не будучи подвергнутыми объективному анализу, влияют на подобные веления совести и принуждают отдельных людей подчиняться табу традиционного образа мыслей или же аффективно, а потому столь же не по существу, против него восставать. Также и в объединениях можно постоянно наблюдать подобные институциональные доктрины, противостоящие индивиду. Рихтером (Richter 1972) описано, как в каждой группе отдельные участники полностью превращаются в представителей Сверх-Я.

Так, например, член правления может аргументировать: «Кандидаты в конце (годичной дискуссии) сами признали, что им не стоит принимать участие в собраниях организации». Тем самым дальнейшее можно уже не обсуждать: истинность утверждения, что так лучше для них же самих, доказана. Легко представить себе, как демагогически обрабатывались эти кандидаты, пока, наконец, они не утратили всякое желание принимать участие и не передали учредителям их игрушку, хоть и ворча, но без открытого противодействия.
Через Сверх-Я передаются традиции. Фрейд говорит: Сверх-Я «становится носителем традиции и всех неизменных во времени ценностей, которые таким путем передаются из поколения в поколение». Эти традиции остаются мерой поведения до тех пор, пока новые знания не вынуждают к переменам.

Эриксон (Erikson 1939), проводя исследования среди индейцев, выработал метод для понимания всех культур, как настоящих, так и прошлых, именно на основе этой передачи другим поколениям формаций Сверх-Я и использования зачастую невербальных методов воспитания. Он описывает, как в каждой культуре возникают совершенно разные формы «реальности», которые определяют совместную жизнь и которыми отличаются друг от друга разные культуры. То, как прежде в Китае сохраняли свой престиж, полностью отличается от магических обрядов африканских племен.

Хайнц Гартманн (Hartmann 1960) продемонстрировал, как функции приспособления приводят к отказу со стороны Я от притязаний влечений. Результатом адаптации, на его взгляд, является установление принципа реальности. Линке в Цюрихе ясно показал, что подобного можно достичь только приучением. То, что в этих процессах приспособления является реальностью, определяет власть имущий; для ребенка это родители, в учреждениях — дирекция или управляющий. Это напоминает построение реальности в различных культурах, описанное Эриксоном.

Теперь рассмотрим, как конкретно понимается Сверх-Я в теоретических построениях.

СТРУКТУРА СВЕРХ-Я И ЕЕ РАЗВИТИЕ

В первых своих исследованиях истерии Фрейд обнаружил, что здесь «вытесняются» сексуальные фантазии и желания. Под вытеснением понимается способность забывать нечто, бывшее сознательным и игравшее роль в определенной ситуации, и удерживать его в забвении даже в самой этой ситуации. Например, когда женщина страдает от подобного вытеснения и видит привлекательного мужчину, который ее возбуждает, она не замечает, что испытывает сексуальное возбуждение, но воспринимает мужчину либо с отвращением либо нейтрально, и у нее возникает нарушение кровообращения, тревога и т.п.; прежде она обычно теряла сознание.

Фрейд задался вопросом, откуда берется импульс к приведению в действие процесса вытеснения. В качестве ответа Фрейд обнаружил, что принятые ценностные нормы и идеальные представления, которые индивид усвоил в процессе воспитания, как раз и не позволяют ему преследовать первоначальную цель влечения. Он назвал их «Я-иде-алом» и причислил наряду с совестью и самонаблюдением к постулированной им инстанции Сверх-Я. Эту мысль он впервые сформулировал в 1914 году в своей работе о нарциссизме. Понятие «Сверх-Я» впервые им сформулировано в работе «Психология масс и анализ Я» (1921).

В людях существует настоятельная потребность отвергать побуждения влечений или фантазии и устранять их из сознания, если они не соответствуют определенным идеальным представлениям. Такая регуляция может происходить совершенно непроизвольно, то есть без того, чтобы человек отдавал себе в этом сознательный отчет. Следовательно, к Сверх-Я относятся как совершенно сознательные запреты (например, на добрачную связь), так и непроизвольные реакции на запрет (отсутствие симпатии к сексуальному партнеру или же появление сразу же вслед за симпатией отвращения).

Позднее теория Фрейда была дополнена другими аналитиками, прежде всего Лампль-де Гроот, выделившей две формы построения идеала. Один идеал — Я-идеал — представляет собой то, что ребенок перенял в качестве норм поведения от родителей, а в дальнейшем от учителей. Сюда относятся все запреты, все представления о грехе, дурном и злом, а также все добродетели, — например, вежливость или даже любовь к врагу. Это главным образом массивные, глубоко усвоенные представления о том, что «угодно»: в Германии это в первую очередь послушание, присущее типичному подчиненному.

Другой идеал — идеал-Я — представляет собой то, что ребенок развивает в качестве идеальных желаний, будь то в отношении собственной персоны или фантазий об идеальной матери и идеальном отце. Особенно выразительными остаются мечты о всемогуществе, то есть совершенстве, о родителях, которые все могут, все знают, все понимают и все терпят. Подобные мечты о совершенстве в качестве идеальных представлений воздействуют в дальнейшем на развитие собственной жизни и становятся причиной ощутимых чувств неполноценности, недостаточности и вины и прежде всего приводят к тому, что реальные способности остаются незамеченными и неоцененными. К идеалу-Я относятся и все те уловки — будь то слезы или достижения, — с помощью которых ребенок обучается добиваться своего от родителей. Здесь может произойти слияние идеала-Я и Я-идеала, а именно, когда уловки ребенка в точности соответствуют представлениям родителей о хорошем поведении и когда подобные требования постоянно ставятся перед ребенком. Для этого наиболее типичным является как раз стремление к достижениям.

Здесь становится очевидным, насколько трудно судить о ценностях. Разумеется, само по себе стремление к достижениям не является плохим, но, с другой стороны, сегодня многие понимают, что в определенных обстоятельствах оно может быть крайне неблагоприятным и даже опасным. Все зависит от того, какое место оно занимает в целостной личности.
Далее, было установлено, что помимо вытеснения существуют и иные формы, с помощью которых Сверх-Я (или, выражаясь иначе, интернализированные запреты и заповеди родителей, а также детские устремления к идеалу, исполнению желаний) может изменять инстинктивные желания. Для психоаналитика совершенно ясно, что желание-влечение или желание-фантазию нельзя сделать несуществующим, как бы этого ни хотели. Его можно удалить лишь из сознания и символически перенести отдельные инстинктивные побуждения на другую цель, чего сам субъект не замечает. Другими способами удержать инстинктивное вне сознания являются: интроекция, проекция, идентификация, изоляция, отрицание, обращение в противоположность, обращение против собственной персоны, отречение, расщепление, регрессия, смещение, сгущение, символизация или фантазирование, сублимация, интеллектуализация, альтруистическая уступка, использование заместителя, ролевая игра и некоторые другие. Прежде всего возникают реактивные образования, которые одновременно используют целый ряд таких механизмов. Так, наряду с вытеснением регулярно происходит символизация и/или сгущение и смещение. Все эти механизмы стали называться в психоанализе со времен Фрейда защитными механизмами. Анна Фрейд систематизировала их в своей знаменитой работе (A. Freud 1936).

Все эти защитные механизмы представляют собой функции Я. Эти функции Я не являются только патологическими и не служат только Сверх-Я. Они являются скорее чрезвычайно важными и полезными функциями научения, приспособления, обретения себя и эмоционального мышления. Ведь чувства — это не только переживания настроения, с их помощью тем или иным образом понимается и оценивается ситуация. Это я и называю эмоциональным мышлением, поскольку эмоции могут вести также к умозаключениям. Эти выводы, однако, не являются причинно обоснованными, как при логическом мышлении, а основываются на чувственных связях (Mayer 1959).

Таким образом, Сверх-Я связано и с миром влечений и с функциями Я. Влияние, оказываемое на жизнь влечений, затрагивает одновременно и соматические процессы, поскольку инстинктивные влечения всегда связаны с процессами, происходящими в теле. Поэтому психоаналитическая теория всегда также имеет отношение к психосоматике (Loch 1972). То, каким образом изменяются первоначальные инстинктивные желания называют в психоанализе такжее судьбой влечений. Связь с функциями Я состоит в том, что последние должны использоваться для подавления влечений. В соответствии с этим чрезмерное задействование функций Я при патологических явлениях приводит к нарушениям Я. Столь бросающаяся при этом в глаза слабость является все же не выражением недостатка энергии, а результатом использования для защиты функций, которые в таком случае уже не могут целесообразно использоваться иначе.

Говоря о Сверх-Я, мы имеем в виду то известное каждому обстоятельство, что человек в течение своей жизни создает идеалы (идеал-Я и Я-идеал). Иначе говоря, человек ассимилирует ценностные представления, действующие в качестве цензор-ной инстанции. Все те инстинктивные побуждения и желания-представления, которые противоречат представлениям, относящимся к этим идеалам, регистрируются как подлежащие отклонению. Эти инстинктивные побуждения либо сдерживаются соответствующими способностями Я, защитными механизмами, либо изживаются непосредственно. Таким образом, Сверх-Я воздействует на функции Я и косвенно на инстинктивные побуждения. Точно так же создается препятствие для проникновения неприятных представлений в сознание. К их числу принадлежит и большинство содержаний Сверх-Я! Именно столь действенные заповеди и запреты родителей являются большей частью вытесненными. Возможно, причина этого состоит в том, что в противном случае в результате критического осмысления стала бы очевидной бессмысленность многих усвоенных еще в детстве ценностей.

Часто даже бывает так, что человек в сознании отвергает и осуждает идеалы и методы воспитания своих родителей и тем не менее точь-в-точь следует этим же самым идеалам и обращается со своими детьми точно так же, хотя теоретически от этого отказывается. Здесь, как и в большинстве случаев, Сверх-Я действует на бессознательном уровне. Мы могли бы это пояснить следующим образом: подобно тому, как бессознательны движения при ходьбе, так же непроизвольно осуществляются и многие душевные привычки.
Чтобы идеалы Сверх-Я могли действовать, необходима, разумеется, выраженная аффективная установка (как я это называю) по отношению к ценностным представлениям, благодаря которой пробуждается соответствующая энергия, а инстинктивные побуждения не просто воспринимаются как запретные, но могут быть эффективно преобразованы. Поэтому вполне понятно, что подавление инстинктивных побуждений не всегда удается в течение долгого времени и, несмотря на все защитные меры, влечение может все же вырваться на волю.

Фрейд констатировал, что ребенок, фрустрированный в своих желаниях, обращается к действиям, которые он назвал галлюцинациями. Фрейд не имел в виду известный симптом шизофрении, хотя и он тоже может здесь иметь место, а просто хотел сказать, что ребенок начинает воображать желаемое. Трудно сказать, обладают ли рудиментом этой способности также и высшие животные. Здесь имеется в виду, однако, совершенно особая человеческая способность, а именно способность нечто вообразить. Эта проблема тщательно разрабатывалась Линке (Lincke 1971с, 1971b), который излагает ее в рамках психологии Я.

Первые представления об этом восходят к Ференци (Ferenczi 1926), подробно описавшему процессы интроекции, проекции и идентификации. Быховски, польский аналитик, проживающий в Нью-Йорке, позднее исследовал эту область еще более детально (Bychowski 1956). Своеобразным процессом является уже то, как ребенок подражает высказываниям, жестам и особенностям поведения послужившего образцом родителя, что не всегда доставляет ему радость. Часто воспроизводится как раз ошибочное, непрактичное или бесполезное поведение. Вспоминается шиллеровский Валленштейн: «Как он откашливается, как он сплевывает — все вы в точности у него переняли». Однако гораздо важнее те процессы, которые, будучи усвоенными ребенком, изменяют его личность или влияют на формирование характера.

В своей работе «Печаль и меланхолия» Фрейд в 1916 году впервые подробно представил эту проблему, а именно как благодаря идентификации с объектом любви можно избежать переживания разлуки. При этом сам он ссылается на уже представленные исследования и рассуждения Ференци (Ferenczi 1909). Постоянно обмениваясь результатами исследований с Ференци и Абрахамом, Фрейд все далее продвигался в изучении этих процессов. Свой вклад в эту работу внесли также Фенихель (Fenichel 1926), Эдер (Eder 1929), Джонс (Jones 1926), М. Кляйн (Klein 1962), Нунберг (Nunberg 1925), Штерке (Starke 1929) и Штерба (Sterba 1932). Фенихель определяет процесс идентификации как «изменение Я», при котором приобретаются качества, которые прежде были обнаружены у объекта. Еще Ференци выявил здесь защитный механизм: слишком слабая личность ребенка пока еще не способна защититься и вместо этого «испуганно идентифицируется». В дальнейшем Анна Фрейд (A. Freud 1936) назвала это идентификацией с агрессором.

Таким образом, маленький ребенок, если ему не удается защитить себя, приспосабливается из страха, поскольку аффекты взрослых слишком сильны и бурны. В таком случае ребенок бессознательно перенимает нечто из поведения взрослых. Мичерлих (Mitscherlich 1958) описал это как процесс запугивания.

Так, дети перенимают страхи, не сознавая, что это не их собственный страх, а матери или отца. Таким же образом перенимаются и определенные защитные реакции. К примеру, пациент жалуется на пристрастие его матери к условностям, не замечая, что сам постоянно проявляет то же самое свойство. Привычки в еде, в общественном поведении, отказ от влечений, самопожертвование, стремление к успехам и т.д. столь рано перенимаются в качестве составной части Я, что действуют подобно черте личности; и только в анализе может открыться, что речь здесь идет об изменении Я, которое можно аннулировать.

На способности что-либо вообразить, с чем-либо себя идентифицировать и таким образом вобрать это в себя как часть себя самого основано в дальнейшем развитии и наше мышление. Об этом Бион написал трудную для чтения, но очень важную книгу (Bion 1962). Мышление есть не что иное, как игра с подобными образами фантазии, которые мы также называем представлениями. Насколько творческой может быть такая игра, в деталях описывает нам Винникотт (Winnicott 1974). Образ, который мы себе «пред-ставляем», становится доступным; с тем, что находится перед нами, можно что-то сделать. Фрейд называл эту деятельность «пробным действием».

Человек для своих галлюцинаций, фантазий или представлений нуждается в некоторых образцах. Просто необходимо связать их с чем-то знакомым. Этого, впрочем, ждет и читатель от нас, тех, кто пишет. Чтобы объяснить что-то новое, мы должны связать его с уже известным. Знакомое превращается у ребенка и, разумеется, также у взрослого в образ, или, как говорят аналитики, интроецирует-ся. Тем самым оно не остается чем-то внешним по отношению к человеку, чем-то пережитым, но становится чем-то и внутри него самого. Эти феномены в психоанализе называются интроектами. В начальной стадии развития психоанализа их называли также имаго, внутренними образами.

Важно то, что человек в своей фантазии может что-либо делать с этими образами, например представить себе, что мать, которая в данный момент отсутствует, находится рядом, кормит и утешает. Разумеется, вообразить возможно только то, что когда-то уже было пережито, однако это может быть нечто, чего данная мать почти никогда не делала, уже не делает или по крайней мере не может или не хочет делать в этот момент. На этой способности основывается, к примеру, также феномен фантомной конечности. Фантомная конечность — явление, знакомое многим больным, подвергшимся ампутации, которые не могут смириться с утратой конечности и благодаря фантазии получают возможность почувствовать, что удаленная конечность по-прежнему при них. Как я подробно показал в другой работе — «Тело как партнер» (Eicke 1973), — маленький ребенок способен воспринимать части собственного тела как собеседников, что и побудило меня создать выражение «фантомная личность».

Еще более известной является способность человека представлять себе, как он мог бы поступить со своим шефом, возлюбленной или работой. В соответствии с обеими формами содержаний Сверх-Я (Я-идеал — идеал-Я) эти фантазии могут состоять в том, что человек воображает все себе сообразно миру своих желаний, или же в том, что все происходит так, как он привык с ранних пор, например так, как родители приучили его или воспитали. К счастью, человек способен к творчеству и выдумать нечто новое, отличное от этих идеалов, например с помощью переходного объекта (Winnicott 1974). В качестве переходного объекта или переходного феномена (см. статью М. Хана о Винникотте в т. III) известен прежде всего плюшевый мишка. Эта детская игрушка (или другие предметы) может представлять в фантазии ребенка его собственное Я и подвергаться тому же обращению, которому сам ребенок подвергается со стороны родителей, врача или других взрослых. К примеру, игрушка получает те же вызывающие страх уколы, которые назначает ребенку врач, до тех пор, пока страх не смягчится. Однако переходный объект может изображать и кого-то из родителей, с кем, наконец, можно поступить так, как в реальности ребенок никогда бы не отважился сделать (например, ударить его или выбросить из окна), но может быть и другом, недостающим объектом любви. Творческая способность, которая может тут проявиться, позволяет уладить многое из того, что причиняло ребенку боль. Винникотт причисляет к подобным переходным феноменам также лепет, убаюкивание и тому подобное. Полагаю, можно также сказать, что любое произведение искусства является подобном переходным объектом, в котором символически воплощаются многие потребности и попытки художника справиться со своими конфликтами.

При идентификации я не только принимаю пережитое внутрь себя как часть себя, с которой я тем или иным образом могу обходиться в мире эмоций и в мире фантазий, но я преобразую свое Я сообразно тому, что было мной воспринято. Маленький, только что научившийся жить ребенок, уже не просто галлюцинирует мать как нечто, что должно в этот момент находиться рядом, кормить и утешать или еще как-то помогать ребенку, но малыш сам хочет превратиться в мать. В фантазиях он представляет себя матерью, у которой в свою очередь есть младенец, которого надо кормить, пеленать, а порой — по примеру матери — шлепать. Это последнее действие, по предложению Анны Фрейд, мы называем идентификацией с агрессором. Подобная идентификация является особенно важным компонентом идеальных содержаний Сверх-Я. У Хорна (Horn 1967) можно прочесть, как люди, совершавшие насилие над своими детьми, постоянно ругавшие их или наказывавшие, добились только того, что ребенок не научился уважать других или просто вести себя ласково, но понял, как добиваться своего силой (например отнимать у других детей их игрушки) и что человеческими отношениями надо управлять с помощью наказания, ни с кем не считаясь. Для ребенка очень важны позитивные возможности идентификации, которые символически начинаются с того, что ребенок может покормить мать. Для понимания человека существенны, разумеется, и все негативные идентификации, прежде всего возникновение враждебности. Винникотт назвал предпосылки этого процесса в семье перекрестной идентификацией (Winnicott 1973).

Под этим подразумевается следующее: дети ведут себя буйно, темпераментно, но также неумело, неловко и совершенно не учитывая социальные стандарты. Это часто раздражает родителей, и, если они не относятся к поведению ребенка как к проявлению нормальных детских потребностей, они воспринимают его враждебно. Послушание для них равносильно воспитанности, любви, хотя, как каждый знает, такое приравнивание является весьма односторонним, то есть оно выгодно одним только родителям и ничего общего с любовью не имеет. Но аффект сильнее. Прежде, чем кто-либо спохватится подумать о самом ребенке, он сам уже настолько раздражен, что способен воспринимать ребенка лишь как противника. В результате с ребенком обходятся как с врагом, а он не понимает, что происходит, и может воспринимать себя только как врага. Он идентифицируется с агрессивным настроением и поведением родителя и ведет себя столь же агрессивно. Это усиливает агрессию со стороны родителя, которого поведение ребенка окончательно убеждает в том, что тот нехороший. В конечном итоге побеждает сильнейший, то есть родители. Эту взаимную эскалацию агрессии Винникотт и называет перекрестной идентификацией. Позитивные установки, как например, удовольствие от игры, также возникают в результате перекрестной идентификации. Впрочем, она столь же распространена среди взрослых и является причиной многих конфликтов. Мы видели, что Сверх-Я соотносится с инстинктивной жизнью и функциями Я. Теперь мы видим, что Сверх-Я соотносится также с внешним миром, с приспособлением к окружению и прежде всего к нормам общества, которые родители воспринимают как должное для себя, и со своего рода культурой, или, как мы ныне говорим, с общественной системой. Поэтому фрейдовская идея Сверх-Я постоянно находит подтверждение и со стороны представителей общественных наук. Идентификации являются результатом деятельности Я, необходимой для осознания реальности, но они используются также и в качестве защитных механизмов. Совокупность этих идентификаций и представляет собой Сверх-Я. Иначе говоря, это означает, что Сверх-Я содержит все связанные с изменениями Я представления, воспоминания и аффективные установки — так называемые интроекты, имаго или интернализации. Следовательно, Сверх-Я образуется из страха возмездия или утраты любви и по своей организации выступает в качестве защиты Я от внешнего мира. Я приспосабливается именно для того, чтобы избежать наказания, мести, унижения или утраты любви.

В свою очередь эти содержания Сверх-Я вызывают сходные процессы изменения Я, если происходит возможная экстернализация, как это называет Быховски (Bychowski 1956). Это означает не что иное, как то, что соответствующее лицо наделяется представленной в фантазии ролью, которой прежде обладал воспитатель, а Я подстраивается к этой воображаемой роли. Это может повести к серьезным недоразумениям и отвержению в отношениях, если тот, кого этой ролью наделяют, не примет ее и истолкует поведение данного человека совершенно иначе, чем он имел в виду в соответствии со своей детской установкой. Нередко, однако, случается и так, что человек принимает предложенную ему роль и соответственно реагирует. Это приводит к той невротической сплоченности, присущей большинству прочных человеческих отношений, когда люди подходят друг к другу словно ключ к замку. Если родители переносят подобные ролевые установки на своего ребенка, это приводит при построении Сверх-Я к продолжению традиции. Такого рода повторение процессов идентификации в результате экстернализации, которую Мелани Кляйн (Klein 1932) назвала проективной идентификацией, вновь и вновь создает ситуацию «как будто» (A. Reich 1960). Многие наши поступки подчинены не нашим первичным потребностям, но совершаются внутри конвенционального мира ролевой игры. В итоге мир становится похож на сон (Грильпар-цер) или видимостью, майей индейцев. Даже сам Фрейд полагал, что обусловленные культурой вторичные процессы гораздо важнее изначальных первичных процессов маленького ребенка. И только впервые у Винникотта первичные процессы определяют более важную часть жизни.

Вместо болезненно осознаваемого переживания несовершенства этого мира и отказа от желания быть постоянно любимым происходит уподобление требованиям и ролевым ожиданиям других людей, тогда как первоначальные первичные потребности (инстинктивные побуждения, а также автономные силы Я) отрицаются, изолируются или же вытесняются и смещаются. Соответствующая энергия, присущая влечениям, расходуется в этих защитных процессах по большей части впустую.

Благодаря идентификациям, с одной стороны, возникает ощущение ценности собственной личности, но, с другой стороны, формируются также ценности, на которые следует ориентироваться. В противном случае возникают страхи, чувства стыда или вины — точнее сказать, страхи оказаться нелюбимым, покинутым или преследуемым или чувства вины за то, что неправильно поступил, не стал достойным любви, не проявил себя «хорошим» и «милым».

Теодор Райк посвятил желанию быть любимым обстоятельную работу (Reik 1971). Балинт развил эту тему в основной части наиболее значительного своего сочинения. Но также и Фрейд постоянно указывал на это элементарное стремление как на причину образования Сверх-Я.

«Сознание вины было первоначально страхом перед родительским наказанием, точнее сказать: перед утратой их любви; место родителей позднее заняла неопределенная масса товарищей» (X, 169), — формулирует Фрейд в своем очерке «Введение в нарциссизм» (1914). Фрейд неоднократно касался Сверх-Я, рассуждая о функционировании психического аппарата (см. статью А. Холдера), но прежде всего в работах « Влечения и их судьба» (1915 ), « Бессознательное» (1915 ), « Печаль и меланхолия» (1916), «Психология масс и анализ Я» (1921), «Я и Оно» (1923), «Торможение, симптом и страх» (1926), а также «Недомогание культуры» (1930).

Подводя итоги, мы можем сказать, что человек создает в себе цензорскую инстанцию в форме представлений о ценностях и обязанностях, стремящуюся воспрепятствовать воздействию всех тех побуждений, которые подвергают человека угрозе оказаться нелюбимым. Тем самым Сверх-Я выступает в качестве защиты от всяких неприятных переживаний, особенно от тех, что связаны с самостоятельностью и ответственностью. Соответственно человек ориентируется на то, «что принято». Однако следствием этого, как мы видели, оказывается не только хорошо функционирующее традиционное сознание в коллективе или группе, но и ущерб для свободы и творчества, ограничение жизни и нередко, как результат, серьезные расстройства и болезнь.