Все достижения человека стали возможными с того момента, как прямохождение высвободило его руки и значительно облегчило социальные отношения, поскольку рот и вся оральная зона стали использоваться для коммуникации (Freud, 1930; Bell, 1833; Spitz and Wolf, 1946).

С филогенетической точки зрения рот, челюсти и периораль-ная зона предназначены для приема пищи. В ходе эволюции к этой функции добавились многие другие, такие, как защита, агрессия, исследование, хватание, перетаскивание, вокализация и личная гигиена. Что касается руки, ее первоначальной функцией была опора и передвижение, пока для этого требовались все четыре конечности. Положение изменилось в ходе эволюции обезьян, поскольку жизнь на деревьях вынуждала эти органы локомоции освоить также функцию хватания. В результате некоторые функции рта перешли к двигательным органам, прежде всего к верхним конечностям. Отныне прежние функции рта резко сократились, особенно у животных со смешанным питанием. Более важной стала функция вокализации, о чем свидетельствует неугомонная болтовня лесных обезьян. Поглощение пищи и вокализация в значительной мере задействуют мимическую мускулатуру периоральной зоны. В ходе эволюции приматов и человека вокализация и мимическая экспрессия становятся все более полезными в качестве средства социального выражения, взаимодействия и контакта.

Наряду с этим рука, освободившись от задачи поддерживать верхнюю часть тела, берет на себя многие функции, до тех пор принадлежавшие рту. В число этих задач также входят некоторые социальные функции, такие, как забота о потомстве, ухаживание, придание позы при половом акте. Укачивание и кормление малышей в позиции лицом к лицу стали теперь не только возможными, но и совершенно обычными. Наблюдение за позвоночными выявляет, что положение лицом к лицу в процессе вскармливания потомства имеет место только у тех животных, которые в значительной мере развили вокализацию, то есть у птиц, приматов и человека. Однако у птиц анатомия лицевой части достаточно ригидна и не позволяет выражать эмоции. Поэтому, хотя птицы и подают сигналы во время кормления (вокализация, по крайней мере у птенцов, сопровождает кормление), лицевой сигнал в процессе онтогенеза остается неизменным.

Однако у приматов и человека регион лица, щек и глотки подвергся филогенетическим изменениям, значительно обогатившим их нейромышечное оснащение. Это не только позволило выразкать аффекты в этой области, причем с минимальными затратами энергии, но и открыло путь для гораздо более быстрых смен в самом выражении эмоций. Таким образом, лицевая область стала подходящим инструментом для продуцирования аффективных сигналов. То же самое относится и к вокализации. Именно так, по моему мнению, началась эволюция аффективной лицевой экспрессии, вокализации и их использования в семантических целях; в конечном счете, она привела к возникновению речи.

В речи семантические символы заменяют гештальты поз и поведения, игравшие роль сигналов. В речи семантические символы становятся главным орудием Я в осуществлении объектных отношений. Это ведет ко все более полному отказу от сигналов поз в коммуникации и к их конечной атрофии. В нашей культуре на позу уже едва ли обращают внимание. Психоаналитику приходится заново учиться распознавать даже самые элементарные сообщения, которые содержатся в сигналах поз, передававмых его пациентами, и переводить их в семантические сигналы (Freud, 1921; F. Deutsch, 1947, 1949, 1952).

Аффективное развитие не ограничивается аффектами удовольствия или знаками-гештальтами, обещающими удовлетворение потребностей, например лицом матери. Аффекты неудовольствия играют не менее важную роль, и поэтому они также изучались в нашем исследовании.

Естественная история аффектов неудовольствия и их динамика

Аффекты удовольствия возникают в ходе первых трех месяцев, их наиболее очевидным выражением становится реакция улыбки. Проявления неудовольствия следуют параллельно; они приобретают все более отчетливую специфику также в первые три месяца жизни. Начиная с четвертого месяца ребенок выражает неудовольствие, когда партнер-человек его покидает. Однако точно так же, как ребенок этого возраста не будет улыбаться (сколько-нибудь устойчиво) чему-нибудь кроме человеческого лица, он не станет и выражать неудовольствие, если мы заберем у него игрушку или иной знакомый предмет. Он заплачет только в том случае, если партнер по игре прервет игру и оставит его одного.

К шестому месяцу проявления реакции улыбки и реакции неудовольствия становятся более выраженными и распространяются на все большее число раздражителей, включая и те, что связаны с «вещами». Теперь ребенок будет плакать не только, если уйдет игравший с ним человек, но и в том случае, когда у него отнимают игрушку. Во второй половине первого года жизни ребенок становится способным выбирать любимую игрушку среди нескольких других предметов.

Наши наблюдения и эксперименты подтверждают предположение, что аффективные переживания облегчают и обеспечивают накопление следов памяти. Мы проверили справедливость этого утверждения, исследовав историю реакции улыбки, а также реакций неудовольствия на первом году жизни.

Аффекты суть конечный воспринимаемый результат процесса разрядки (Freud, 1951a). Реакция улыбки — это аффективный признак ожидаемого удовлетворения потребностей, то есть показатель разрядки напряжения. Плач при уходе партнера — это аффективный признак ожидания возрастающего напряжения. В обоих случаях следы памяти младенца, отложившиеся в предыдущих ситуациях, являются внешними ситуативными данными, ассоциируемыми с субъективными смещениями напряжения, то есть изменениями в экономике влечения: снижения напряжения в первом случае и возрастания напряжения — во втором.

Мнемические следы обоих этих переживаний будут служить распознаванию сходных данностей, сходных внешних констелляций в будущем. Эти два переживания, удовольствие и неудовольствие, являются двумя главными аффективными переживаниями раннего детства. Все остальные переживания новорожденного либо нейтральны с аффективной точки зрения, то есть не вызывают наблюдаемых проявлений позитивного или негативного аффекта, либо наделены лишь минимальными количествами аффекта. Два описанных выше случая представляют собой исключение. Они словно одинокие холмы выделяются посреди равнины младенческого безразличия к большинству прочих переживаний.

Одно из этих двух исключительных переживаний — появление предобъекта, вызывающего удовлетворение и реакцию улыбки; другим переживанием является исчезновение партнера, вызывающее фрустрацию, которая выражается плачем. В сущности, важность этих двух переживаний определяется постоянным повторением удовлетворения или фрустрации, происходящим в одних и тех же условиях и помногу раз за день.

Следы памяти и аффективно окрашенный опыт

Гипотеза о том, что аффективные переживания облегчают и обеспечивают откладывание в виде следов памяти сопровождающие их внешние ситуативные данности, вполне соответствует нашим предположениям о функциях двух сенсорных организаций младенца — коэнестетической и диакритической. Процессы разрядки и их индикаторы, аффекты, принадлежат к сфере коэнестетического функционирования. Экстенсивная, аффективно насыщенная коэнестетическая перцепция служит единственным мостиком, который позволяет новорожденному продвигаться к достижению интенсивной диакритической перцепции.

У животных этологи отмечали необычайное ускорение запоминания в условиях эмоционального стресса. Подобное ускорение резко отличается от постепенного, медленного процесса научения с бесконечными повторениями в классическом эксперименте по выработке условного рефлекса.

Следовало бы ожидать, что подобное быстрое, аффективно насыщенное научение будет, скорее, преобладать у животных, поскольку у них коэнестетические функции гораздо более выражены, чем у человека. Так и должно быть в силу их ценности для выживания1.
Наблюдения за животными свидетельствуют, что ускорение и усиление пропорциональны величине аффективного заряда, который в свою очередь определяется тем, насколько ситуация, вызывающая аффект, затрагивает выживание животного.

Бессодержательность большинства проведенных в прошлом экспериментов с животными, включая теорию научения, вероятно, связана с антропоморфическим подходом к психологии животных. Поскольку коэнестетическая система совершенно незаметна у взрослых, они пренебрегают ею в своем подходе к психологии животных. Похоже, что важные данные, полученные этологами и благодаря психоаналитическому наблюдению за младенцами, способствуют определенным переменам: современные зоопсихологии сумели представить более ценную информацию. Это влияние совершенно очевидно в исследованиях стимуляции Хебба и Харлоу, с одной стороны, и в экспериментах Кэлхауна (1962) с использованием чрезмерных стимулов — с другой.

В связи с обсуждавшимися выше аффективными феноменами чрезвычайно интересна роль скрытой активности влечений (индикатором которой является аффект) в становлении процессов мышления. Фрейд (1911) постулировал, что процессы мышления представляют собой своего рода пробные действия, сопровождающиеся перемещением сравнительно небольших количеств энергии. Перемещение происходит по нервным путям, ведущим к следам памяти (Freud, 1895). Очевидно: для того чтобы эти процессы катексиса стали возможны, вначале должны отложиться следы памяти. Реакция улыбки, основанная на узнавании предобъекта, может служить примером постулата Фрейда о связи между следами памяти и процессами мышления. Рассматривая этот феномен, я обсуждал роль перемещений энергии в инициировании, обеспечении и организации хранения воспоминаний и роль энергии влечений, обусловливающих возникновение аффекта в подобных ситуациях. Я полагаю, что реакция улыбки служит также примером самых ранних процессов мышления.
Даже позднее, между восьмым и десятым месяцем жизни, нетрудно проследить роль двух первичных аффектов, удовольствия и неудовольствия, в развитии младенца. Однако затем их роль с каждым месяцем становится все менее определенной, поскольку с какого-то момента оба аффекта начинают взаимодействовать сложным и непредсказуемым образом. Это особенно наглядно проявляется в идеаторных операциях, таких, как функции суждения, символообразования, абстракции и всякого рода логических операциях (включая указанную Пиаже [1947] «обратимость»).

В качестве примера Фрейд (1925а) приводит исследование функции суждения. Имея дело прежде всего с функционированием двух первичных аффектов, он утверждает: «Предварительным условием для установления проверки реальности является утрата объектов, некогда доставлявших подлинное удовлетворение». Из этого следует, что аффект удовольствия, который принадлежит к числу первичных движущих сил в установлении объекта, а также аффект неудовольствия, вызванный утратой объекта, должны быть пережиты еще до того, как начнет выкристаллизовываться функция суждения. Более того, кристаллизация может произойти только в том случае, если эти два аффекта возникают последовательно в хронологически разделенные периоды.

В исследовании семантического жеста «нет»» (1957), о котором более детально будет говориться позднее, я изучал значение для развития первичных аффектов удовольствия и неудовольствия. Выводы этой работы не слишком отличаются от утверждений Фрейда относительно функции суждения. В ней было показано, что в процессе освоения семантического жеста «нет» оба аффекта действуют, дополняя друг друга. Один из них возмещает то, в чем отказывает другой, и наоборот.

Роль фрустрации в научении и развитии

Из сказанного выше следует, что избавить младенца от аффекта неудовольствия в первый год жизни было бы столь же опасно, как лишить его аффекта удовольствия. Удовольствие и неудовольствие играют одинаково важную роль в формировании психического аппарата и личности. Инактивировать любой из этих аффектов означало бы нарушить баланс развития. Вот почему воспитание детей в духе безоглядного потакания приводит к столь плачевным последствиям. Важность фрустрации для прогресса в развитии невозможно переоценить — в конце концов, она предусмотрена самой природой. С самого начала мы подвергаемся столь сильной фрустрации, что Ранк (1924) принял ее за травму. Речь идет об асфиксии при рождении, которая вынуждает перейти от эмбрионального газообмена к легочному дыханию. За этим следуют постоянно повторяющиеся фрустрации в виде голода и жажды; они вынуждают ребенка к активности, к поиску и поглощению пищи (вместо пассивного приема пищи через пуповину), к активизации и развитию восприятия. Следующим важным шагом становится отнятие от груди, разлучающее ребенка с матерью и требующее большей автономии — так все и продолжается, шаг за шагом. Почему же современные педагоги, детские психологи и родители воображают, что могут избавить ребенка от фрустрации?
Фрустрация — неотъемлемая часть развития. Это наиболее мощный катализатор эволюции, каким только располагает природа '. Замечание доктора Джонсона: «Удивительно, в какой мере ожидание собственной казни ускоряет мыслительные процессы человека» — хотя и жестоко, но совершенно справедливо. Природа занимается не этическими проблемами, а эволюцией, и поэтому безжалостно использует пресс фрустрации и неудовольствия. Современная методика воспитания стремится оберегать ребенка от подобных фрустраций, из-за чего родители, воспитатели и психологи постоянно чувствуют себя виноватыми. На самом деле их тревожит не столько благополучие ребенка, сколько сознательное или бессознательное желание избежать чувства вины.

Благополучие ребенка требует переживание фрустрации. Приведенное выше высказывание Фрейда подчеркивает роль аффекта неудовольствия в достижении проверки реальности, а проверка реальности представляет собой одну из жизненно важных функций Я. Без переживания неудовольствия, без той меры фрустрации, которую я бы назвал соответствующей возрасту, удовлетворительное развитие Я невозможно.

Это было убедительно продемонстрировано в одном из экспериментов, проведенных Харлоу на макаках-резусах: он называл их «не разлей вода». В данном эксперименте Харлоу воспользовался инстинктивной привязанностью этих обезьян и вырастил двух детенышей вместе. Таким образом он получил пару обезьян, которые так и не развили никакой активности, свойственной взрослым особям — ни социальной, ни половой. Они проводили целые дни вместе, превратившись в закрытую систему, не способную ни к коммуникации с окружающим миром, ни к восприятию какого-либо воздействия извне, будь оно приятным или неприятным (Harlow, 1958). Это чрезвычайно впечатляющий пример того, что может произойти, если ребенок не испытывает фрустрации. Очевидно, что в естественных условиях детеныш, воспитываемый матерью-макакой, не сможет без всяких ограничений удовлетворить свою склонность к цеплянию. Точно так же и младенец в ходе нормальных отношений между матерью и ребенком неоднократно испытывает неудовольствие и фрустрацию, причем с возрастом число таких ситуаций возрастает. Так и должно быть.
Говоря о фрустрации, я вовсе не выступаю за то, чтобы бить ребенка. Я имею в виду те фрустрации, которые естественно возникают при воспитании ребенка и избежать которых можно лишь путем неразумного потакания. Сталкиваясь с постоянными фрустрациями, ребенок достигает все большей степени независимости в течение первых шести месяцев и становится все более активным в своих отношениях с внешним миром, как одушевленным, так и неодушевленным.