Начиная со второго месяца жизни человеческое лицо становится основным зрительным перцептом, которому оказывается предпочтение перед всеми остальными «предметами», окружающими ребенка. Теперь младенец обретает способность выделять лицо, отличая его от фона. Он полностью сосредоточивает на нем свое внимание. На третьем месяце эта «обращенность», возникающая в ответ на стимул человеческого лица, достигает кульминации в новой, отчетливой и специфической для человеческого вида реакции. К этому времени прогресс в физическом созревании и психологическом развитии ребенка позволяет ему координировать по крайней мере, часть своего соматического оснащения и использовать его для выражения психологического переживания: теперь младенец реагирует на появление лица взрослого улыбкой. За исключением отмечаемого на втором месяце активного следования глазами за лицом взрослого, эта улыбка — первое активное, направленное и намеренное поведенческое проявление, первый показатель перехода младенца от полной пассивности к началу активного поведения, которое отныне будет играть все более важную роль.

На третьем месяце жизни младенец реагирует на лицо взрослого улыбкой при соблюдении следующих условий: лицо должно находиться в движении и предстать перед ним анфас, так, чтобы он видел оба его глаза. Неважно, какая часть лица будет двигаться, неважно также, будет ли это кивание или шевеление губ и т.д. На этом возрастном уровне ничто другое, даже пища, не вызывает у ребенка такой реакции. Разумеется, если предъявить искусственно вскармливаемому ребенку уже знакомую ему бутылочку с молоком, соску и все остальное, в его поведении, скорее всего, произойдет выраженная перемена. Дети, опережающие в развитии свой хронологический возраст, в такой ситуации прекращают всякую иную деятельность, начиная порой заранее проделывать губами сосательные движения. Иногда эти дети пытаются протянуть ручки в сторону бутылки, но в любом случае они не приветствуют ее улыбкой. Менее развитые дети не изменяют в этом случае своего поведения, но на лицо взрослого они также реагируют улыбкой.

Мы провели подробное экспериментальное исследование этого явления (Spitz and Wolf, 1946), обследовав популяцию из ста сорока шести детей от момента рождения до года. Эта группа оказалась разнородной по этнической, социальной и культурной принадлежности, как показано в таблице III. Каждый ребенок был обследован в соответствии с методом, описанным в главе II. Кроме того, с небольшими интервалами дети подвергались воздействию ряда стимулов и экспериментальных ситуаций.

Было установлено, что реакция улыбки возникает в качестве специфического возрастного поведенческого феномена в развитии ребенка в возрасте от двух до шести месяцев.
При соблюдении указанных выше условий 98 процентов детей улыбались в этот период в ответ на появление лица любого человека, знакомого или чужого, независимо от пола и цвета кожи (р<0,001).

Хронологические рамки появления этой реакции строго ограничены. До наступления двухмесячного возраста лишь 2 процента нашей популяции младенцев улыбались в ответ на предъявление любого стимула (р<0,001).

С другой стороны, после шестимесячного возраста подавляющее большинство нашей популяции младенцев уже переставало улыбаться, если стимул, вызывавший у них улыбку с третьего по шестой месяц жизни, исходил от незнакомца. Таким образом, во второй половине первого года жизни у более чем 95 процентов нашей популяции исчезает недифференцированная реакция улыбки на любое лицо. У менее 5 процентов детей, наблюдавшихся нами, реакция улыбки сохранялась. Иначе говоря, дети в возрасте до двух месяцев не реагируют улыбкой на кого-либо или что-либо; те же самые дети, достигнув возраста шести месяцев, сохраняют эту реакцию для матери и для друзей, одним словом, для объекта любви, и уже не улыбаются посторонним.

Экспериментальные данные

Мы проследили и исследовали элементы и значение стимула, вызывающего улыбку у младенца между концом второго и концом шестого месяца жизни. Мы изучали, действительно ли улыбка связана с объектными отношениями младенца и, если да, то каким образом. Было установлено, что реакция улыбки у младенца на третьем месяце жизни, узнавание человеческого лица не свидетельствуют об истинных объектных отношениях. Собственно говоря, эту реакцию у трехмесячного ребенка вызывает не партнер-человек, не личность, не либидинозный объект, но всего лишь знак.

Правда, этим знаком является лицо человека, но, как подтвердили другие эксперименты, знак образуется не человеческим лицом в целом со всеми его деталями, но, скорее, избранным гештальтом внутри него. Этот избранный гештальт состоит изо лба, глаз и носа, причем находящихся в движении. Данное открытие было подтверждено исследованиями Рольфа Аренса (1954).

То, что ребенок реагирует именно на гештальт, а не на конкретную личность, доказывается и тем фактом, что его реакция не ограничена лишь одним индивидом (например, матерью); напротив, лица, на которые младенец реагирует улыбкой, могут меняться. Не только родная мать, но и любой другой человек, мужского или женского пола, белый или цветной, может на данной стадии вызвать у ребенка улыбку, выполнив условия, которым должен соответствовать избранный гештальт, чтобы послужить пусковым механизмом реакции.

Для подтверждения того, что пусковым механизмом, вызывающим улыбку, является знак-гештальт, состоящий из лица анфас, был проведен чрезвычайно простой эксперимент. В этом эксперименте устанавливался контакт с трехмесячным младенцем: наблюдатель кивал ему головой и улыбался, на что ребенок реагировал улыбкой и активными движениями. Затем экспериментатор поворачивал голову в профиль, продолжая кивать и улыбаться.

В ответ ребенок прекращал улыбаться и на его лице появлялось выражение недоумения Дети с опережающим развитием часто начинали искать глазами экспериментатора примерно в области уха, словно пытаясь найти его исчезнувший глаз; чувствительные дети реагировали своего рода шоком, после чего требовалось некоторое время, чтобы возобновить контакт. Этот эксперимент показывает, что трехмесячный ребенок еще не способен распознать лицо человека в профиль; иными словами, ребенок еще не узнает человека-партнера, он всего лишь воспринимает знак-гештальт, состоящий изо лба, глаз и носа. Если гештальт модифицируется за счет разворота в профиль, перцепт уже не распознается, утрачивая свои слабые объектные свойства.

Мы изучали качества гештальта, которые сочли вызывающим реакцию стимулом. Мы выделили эти свойства, последовательно исключая то один, то другой элемент, составляющий этот образ (например, закрывая один глаз, предъявляя ребенку неподвижное лицо и т.д.). Затем мы заменили человеческое лицо картонной маской. Она вызывала реакцию улыбки у трехмесячных столь же эффективно, как и человеческое лицо. Преимущество маски заключалось в том, что ее проще было модифицировать, и это позволило нам выделить основные элементы, из которых должен состоять гештальт, оказывающий желаемое воздействие.

В результате этих экспериментов мы пришли к выводу, что улыбка младенца между третьим и шестым месяцем вызывается не человеческим лицом, а гештальтом-индикатором, знаком-гештальтом.

Если соотнести это открытие с системой психоаналитической теории, становится очевидным, что знак-гештальт не является подлинным объектом; поэтому я назвал его предобъектом. Ребенок распознает в этом знаке-гештальте не существенные характеристики либидинозного объекта, не те атрибуты, которые побуждают объект обслуживать нужды ребенка, защищать и опекать его. На предобъ-ектной стадии ребенок различает лишь вторичные, внешние и несущественные признаки, он узнает знак-гештальт, представляющий особую конфигурацию человеческого лица, но не специфического, конкретного лица, а любого лица, лишь бы оно представало перед ним анфас и в движении.
Узнавание определенного лица требует дальнейшего развития; пройдет еще четыре-шесть месяцев прежде, чем ребенок обретет способность выделять одно лицо из множества других, наделять лицо атрибутами объекта. Другими словами, ребенок приобретет способность преобразовывать то, что было лишь знаком-гештальтом, в свой индивидуальный и неповторимый объект любви. Это станет внешним признаком интрапсихического процесса формирования объекта, наблюдаемой частью установления либидинозного объекта.

Знак-гештальт, который младенец распознает в возрасте трех месяцев (что доказывается возникновением реакции улыбки), является переходом от восприятия «вещей» (этим термином мы обозначаем «объект» академической психологии) к установлению либидинозного объекта. Последний отличается от «вещей», а также от предобъекта тем, то приобретает существенные признаки в процессе взаимного общения матери и ребенка. В этом взаимодействии объект или, вернее, то, чему предстоит стать объектом, постепенно наделяется либидинозными свойствами. Индивидуальная историяэтих катектических вложений, то есть генезис основных свойств, которые присущи либидинозному объекту, и отличают его от «вещей». Эти важнейшие свойства объекта обязаны своей относительной неизменностью вопреки всем жизненным переменам как раз этому генезису. Их внешние атрибуты несущественны и поэтому, как уже отмечалось, могут меняться. С другой стороны, атрибуты «вещей» составляют только внешние признаки; эти вещи не обладают существенными, исторически развившимися атрибутами, и поэтому любая перемена, любая модификация этих внешних признаков делает узнавание «вещи» проблематичным или невозможным.

Знак-гештальт в сущности является лишь отличительным признаком «вещей», их общим атрибутом. Сами по себе «вещи» постоянны; но это внешнее постоянство не совместимо со свойствами либидинозного объекта. Следовательно, знак-гештальт, на который ребенок реагирует в возрасте трех месяцев, не может сохраняться долго. Но поскольку этот знак-гештальт в ходе развития объектных отношений преобразуется в сигнал, он наделяется качеством, превосходящим атрибуты «вещей». Таким образом ему обеспечивается роль в «эмбриологии» возникающего из него либидинозного объекта.

Для подтверждения этих предположений можно провести эксперименты столь же простые и убедительные, как опыт с поворотом лица в профиль, когда ребенку предъявляется картонная карнавальная маска. Фильмы (Spitz, 1948a), запечатлевшие проведение
этого опыта, демонстрируют, что в возрасте трех месяцев ребенок с такой же готовностью улыбается маске, как и лицу, и что улыбка исчезает, когда маска поворачивается в профиль.

Мы провели дальнейшие опыты с целью выяснить, какие элементы в конфигурации лица необходимы для того, чтобы вызвать реакцию улыбки.

Мы последовательно закрывали разные части своего лица кусками белого картона и предъявляли такое лицо (в движении) младенцу. Когда закрытой оставалась нижняя часть лица, улыбка тем не менее возникала, однако, если исчезала верхняя половина лица, включая глаза, или если хотя бы один из двух глаз был невидим, у младенца не удавалось вызвать этой реакции. Если наблюдатель закрывал один или оба глаза в тот момент, когда младенец уже начинал улыбаться в ответ на его покачивание головой, улыбка внезапно исчезала.

Эти эксперименты убедительно показывают, что реакцию улыбки у младенца вызывает не индивидуальное человеческое лицо и даже не лицо как таковое, а специфическая конфигурация внутри лица.

Я и мои сотрудники продолжили этот эксперимент с целью прояснить дальнейшие детали естественной истории реакции улыбки. Этими экспериментами были подтверждены основные данные, такие, как возраст ребенка при возникновении и исчезновении этой реакции, вызывающий ее стимул и т.д. Появились и новые данные, которые могут пролить дополнительный свет на становление и функционирование психики младенца. Например, благодаря нашим последним экспериментам появилась новая информация о возникновении восприятия глубины (см. главу IV). Обсуждение наших данных см. в: Polak, Emde, and Spitz, 1964, 1965.

Эту конфигурацию составляют области лба, глаз и носа. Центром знака-гештальта являются глаза. По моему мнению, глаза являются в этой конфигурации ключевым стимулом IRM, согласно более раннему определению (Spitz, 1955c, 1957), и, вероятно, имеют ценность для выживания. Данное суждение нашло подтверждение в экспериментах Аренса (1954) на человеке и Харлоу на резусах (личное сообщение, 1961).

Наконец, здесь стоит отметить, что в ходе наших экспериментов нам удалось выработать сверхнормальный стимул (Tinbergen, 1951). Для человеческого младенца сверхнормальный стимул состоит в замене улыбки и покачивания головой растягиванием до предела губ, напоминающим движение обнажающего клыки хищника. Этот сверхнормальный стимул вызывает у младенца улыбку быстрее и чаще, нежели улыбка и кивание. Можно предположить, что мы имеем дело с дополнительным стимулом, который подчиняется закону гетерогенной суммации (Seitz, 1940; Tinbergen, 1951).

Можно задать вопрос: почему вызьшающий реакцию раздражитель должен находиться в двизкении? Подробное обсуждение этой проблемы завело бы нас слишком далеко в дебри филогенеза и психологии животных. Однако в целом я бы предложил следующую гипотезу: дело не в том, что вызывающий реакцию раздражитель должен находиться в движении, а в том, что движение является неотъемлемой частью этого раздражителя, движение — самый эффективный способ отделить фигуру от фона. Как было видно из проведенных опытов, вызывающий реакцию раздражитель обладает признаками гештальта, а движение, по-видимому, усиливает эти признаки. Вот почему я считаю вполне вероятным, что движение является неотъемлемой составной частью врожденного ключевого стимула ШМ реакции улыбки.

Все это выглядит весьма механистически: знак-гештальт, пусковой механизм, вызьшающий врожденную реакцию. Читатель вправе спросить: быть может, наших детей с тем же успехом могла бы воспитывать механическая кукла, обладающая знаком-гештальтом? Ответ отрицательный, а почему — мы объясним далее. Пока же достаточно сказать, что, хотя врожденное оснащение доступно младенцу с первой минуты жизни, оно тем не менее нуждается в активации; искру жизни это оснащение получает при контакте с другим человеческим существом, партнером, матерью. Эти взаимоотношения ничем заменить невозможно. Только взаимные отношения могут создать в развитии ребенка фактор переживания, состоящий, как тому и следует быть, из постоянного циклического обмена, где главную роль играют аффекты. Если младенец испытывает какую-то потребность, она вызывает у него аффект, ведущий к таким изменениям поведения, которые в свою очередь вызовут аффективную реакцию и соответствующее поведение матери: мать ведет себя так, словно она «понимает», какая именно потребность вызывает у младенца эти аффективные проявления (Spitz, 1962, 1963а, Ь, с). Отношения между механической куклой и младенцем могут быть лишь односторонними. Но только способность поочередно брать и давать с постоянной сменой и движением отдельных элементов (при неизменной сумме диадических отношений) составляет суть того, что мы пытаемся описать и представить нашему читателю.

Взаимная обратная связь в диаде между ребенком и матерью, матерью и ребенком представляет непрерывный поток. Тем не менее в основе своей диада остается асимметричной. Вклад матери в эти отношения совершенно отличается от вклада ребенка. Каждый из партнеров дополняет другого: если мать предоставляет ребенку то, в чем нуждается он, то ребенок в свою очередь (хотя это и не является пока еще общепризнанным) дает матери то, в чем нуждается она.

От пассивной рецепции к активным объектным отношениям

То, о чем говорилось в последних абзацах предыдущего раздела, приводит нас к неизбежному выводу: в начале жизни мать, человеческий партнер ребенка, оказывается посредником в любом восприятии, в любом действии, инсайте, познании. Нам удалось получить доказательства этого в сфере зрительного восприятия.

Поскольку глаза ребенка следуют за каждым движением матери, поскольку ему удается выделить и установить знак-гештальт в рамках лица матери, то, следовательно, с помощью матери ребенок выделяет в хаосе окружающих его бессмысленных «вещей» некую имеющую смысл реальность. Благодаря продолжительному аффективному взаимодействию эта реальность, лицо матери, приобретает все большее значение для ребенка.

Процесс выделения значимой реальности из множества бессмысленных вещей и установления ее в качестве знака-гештальта является частью процесса научения. Так осуществляется переход от состояния, в котором младенец воспринимает мир лишь эмоционально, к более дифференцированному состоянию, в котором он уже начинает различать или, как я предпочитаю говорить, воспринимать мир диакритическим способом. Наши фильмы убедительно показывают, как грудь матери, ее пальцы дают малышу множество тактильных стимулов; как эти стимулы предоставляют ему возможность научиться восприятию и ориентации; как младенец воспринимает поверхностное прикосновение, глубокую чувствительность и изменение равновесия, соприкасаясь с телом матери и реагируя на ее движения. Едва ли нужно добавлять к этому, что голос матери является для ребенка жизненно важным акустическим стимулом, подготавливающим развитие речи.

Между тем стоит также отметить, что развитие речи, происходящее в первый год жизни, представляет собой сложный процесс, включающий как восприятие, так и разрядку энергии. В качестве физиологического феномена овладение речью снабжает нас также дополнительной информацией о переходе ребенка от состояния пассивности (в котором разрядка напряжения следует принципу удовольствия — неудовольствия) к состоянию активности, в котором разрядка сама по себе становится источником удовлетворения. С этого момента активность (в наиболее примитивной форме игровой деятельности) начинает участвовать в развитии. Издаваемые малышом звуки, первоначально помогавшие разрядке напряжения, подвергаются постоянному изменению до тех пор, пока лепет не превращается в игру, в которой ребенок повторяет и воспроизводит звуки, издаваемые им самим. Первоначально младенец не различает звуки, доносящиеся извне и произносимые им самим, но в ходе созревания в первые два месяца жизни различные отделы органов восприятия отделяются друг от друга. В определенный момент (хронологически, примерно на третьем месяце жизни) младенец замечает, что он может прислушиваться к звукам, которые он сам издает, и что его собственные звуки отличаются от доносящихся извне. На звуки, исходящие от внешнего мира, младенец повлиять не может, однако он способен развлечь самого себя, издавая собственные интересные звуки или прекращая их издавать.
Эта активность кажется мне одним из наиболее ранних видов деятельности, в которых младенец испытывает свое всемогущество. Теперь ребенок уже прислушивается к своей вокализации.

Вокализация по-прежнему помогает разрядке напряжения и получению удовольствия, однако в его жизни появляется и новое удовольствие: умение самому создавать нечто, что другой отдел воспринимающего аппарата может воспринять в качестве стимула. Теперь, начиная с третьего месяца жизни, мы может наблюдать, как ребенок экспериментирует с достигнутым умением, лепеча целые монологи. Вскоре мы увидим, как ребенок ритмично повторяет звуки, варьируя их, то переднеязычные, то губные. При этом он внимательно прислушивается к ним, а затем повторяет снова и снова, создавая собственное эхо, первое акустическое подражание. Через полгода ребенок начнет использовать этот опыт, подражая звукам, произносимым матерью.

Эта последовательность иллюстрирует также и менее существенную деталь перехода от нарциссического уровня, на котором ребенок воспринимает себя в качестве объекта, к уровню объектных отношений. К концу первого года жизни, когда ребенок повторяет за матерью звуки (и слова), он заменяет аутический объект собственной персоны объектом из внешнего мира, личностью матери.

В то же время эти игры представляют собой субстрат иного аспекта в зарождении и развитии объектных отношений. Повторение звуков — первоначально тех, которые исходят от ребенка, затем произносимых матерью — шаг за шагом, почти незаметно для наблюдателя приведет к появлению семантических сигналов. Однако прежде, чем это случится, должны произойти важные динамические трансформации, чтобы в детской психике образовались совершенно новые структуры.