Для Я восприятие играет такую же роль, какая в Оно принадлежит влечению.
Фрейд (1923)

Я описал экспериментальный подход к проблеме развития восприятия. Используя объективные данные, такие, как прямое наблюдение за поведением детей, эксперименты и нейрофизиологические данные, мы смогли шаг за шагом проследить прогресс младенца в области распознавания и узнавания перцепта. Стало очевидным, что удовлетворение потребности (то есть переживания удовольствия - неудовольствия) играет важнейшую роль в распознавании этого первого перцепта.

Генетический подход является ведущим методологическим принципом данного исследования, поэтому теперь мы вернемся к периоду, который, по моему мнению, предшествует событиям, описанным в предыдущей главе. В этот период в существовании младенца, безусловно, доминирует коэнестетическая система. Это возраст глубочайшей недифференцированности, когда аффект и перцепт, так сказать, еще неразделимы. Однако здесь экспериментальный метод не может адекватно служить нашим задачам, и мы вынузкдены прибегнуть к реконструктивному методу, надеясь, что будущие наблюдатели решатся систематически исследовать ситуацию и условия, присутствующие в начале жизни человека, поскольку, если бы удалось получить подобные данные, мы бы достигли гораздо лучшего понимания той роли, которую аффекты будут играть в перцепции на более поздних стадиях. В целом я не склонен поощрять применение реконструктивного интроспективного метода интерпретации при изучении поведения субъектов, еще не обретших речи, а потому не способных сообщить какие-либо данные, подтверждающие или опровергающие наши выводы. Имея дело с еще не говорящим младенцем, мы можем прибегнуть к прямому наблюдению или к эксперименту, но ни тем, ни другим способом нельзя получить достаточно информации от новорожденного, поскольку его поведение остается случайным, неструктурированным, а реакции неустойчивы.

Поэтому мы выбрали довольно сложную процедуру. Во-первых, мы помещаем себя в субъективную ситуацию младенца и пытаемся предугадать, что и как он воспринимает. Затем мы соотносим эти предположения с доступными нам данными наблюдения и данными нейрофизиологии. Во-вторых, мы изучаем свои построения в свете определенных регрессивных феноменов у взрослых, в частности тех, которые периодически наблюдаются при засыпании и пробуждении, во сне и в психозе. Наконец, наблюдения, подобные проведенным фон Зенденом (1932) над слепорожденными, перенесшими операцию, внесут свой вклад в наше понимание наиболее архаичных способов восприятия, которые мы можем считать сходными с теми, которые имеются у младенца в первые недели жизни. Получая доступ к иным объективным данным, я буду рассматривать совпадение данных, полученных с помощью перечисленных здесь разных методов, если такая конвергенция и в самом деле может быть выявлена, в качестве подтверждения наших гипотез, полученных путем реконструкции. Во избежание недоразумений сразу оговорюсь, что эту процедуру ни в коем случае нельзя смешивать с тем, что Э. Бибринг (1947) назвал «ретроекцией», — этот удачный, хотя и несколько неожиданный, термин означает приписывание младенцу фантазий и желаний взрослого.

Итак, мы начнем с попытки реконструкции и зададимся вопросом: как выглядит мир восприятий младенца до начала дифференциации? Оглядываясь на собственное детство, мы получаем первый намек: помните, какой широкой казалась любая улица, каким большим выглядел дом, каким огромным — сад? Если же мы придем на то же самое место через двадцать лет, мы поразимся, как все успело «съежиться». «Съеживание» происходит из-за того, что сами мы выросли. «Мера всех вещей — человек», — говорит Протагор.

Фрейд прекрасно сознавал эти искажения апперцепции. В «Толковании сновидений» (1900) он уже отмечал, что Свифт использовал подобные искажения в «Путешествиях Гулливера». Позднее Левин говорил об искаженном восприятии новорожденного, в частности занявшись его нейрофизиологическим аспектом. Он говорил о «диплопии, амблиопии младенца со слабой аккомодацией и нечетким восприятием глубины и цвета» (Lewine, 1953a, с. 183).

Труды М. фон Зендена по перцептивному обучению и некоторые другие экспериментальные данные.

Разумеется, на сегодняшний день мы не можем быть уверены, воспринимает ли младенец хоть что-нибудь. Что именно он воспринимает, если воспринимает вообще, можно только догадываться. Один из наиболее перспективных источников для подобного рода догадок — уже упоминавшаяся работа фон Зендена (1932); он исследовал возникновение и развитие зрительного восприятия у лиц, появившихся на свет слепыми из-за врожденной катаракты, которая в дальнейшем была удалена.

Особенно интересно, каким образом эти пациенты описывают свои первые переживания зрительного восприятия. Например, восемнадцатилетняя девушка (пациент №65), которая «видела, но это ничего не означало; просто пятна разной степени яркости. Она даже не была вполне уверена, что эти новые и странные ощущения поступают к ней через зрение, пока не убедилась в этом, закрыв глаза и обнаружив, что таким образом она преградила доступ ощущениям...» (курсив мой. — Р. Ш).

Это описание, вполне типичное для большинства подобных случаев, кажется нам чрезвычайно многообещающим документом, способствующим пониманию того, что может испытывать младенец, впервые увидевший свет, вернее, впервые открывший глаза. Он не только не видит никаких форм — это ощущение само по себе даже не воспринимается как связанное с глазами. Оно может приписываться субъектом любым другим сенсорным модальностям. Высказывания пациента № 65 дают нам весьма ценную информацию.
1.Перцепция начинается как единство; различным модальностям перцепции предстоит отделиться друг от друга в ходе развития. Возможно, в этом процессе свою роль играет и созревание.
2.Восприятие, в том смысле, в каком оно присуще взрослым, в начале отсутствует, его следует приобрести, ему надо учиться.
Это предположение находит подтверждение в наблюдениях хирурга за пациентом № 17, восемнадцатилетним сыном врача: «Когда пациент впервые открыл глаза на третий день после операции, я спросил его, что он видит, и он ответил, что видит пространное поле света, в котором все кажется блеклым, смутным и движущимся. Он не мог различить объекты».

Отсутствуют также представления о глубине и способность локализации. О пациенте № 49, пятнадцатилетнем мальчике, хирург сообщает: «Только что прооперированные пациенты не могут локализовать свои зрительные впечатления. Они не привязывают их к определенной точке, будь то глаз или какая-либо поверхность, хотя бы сферическая». Нескоординированность различных сенсорных модальностей едва ли можно описать лучше, нежели словами того же хирурга: «Они воспринимают цвет приблизительно так, как мы — запах краски, который, хотя и доходит до нас, но не приобретает никакой конкретной и точно определенной формы».

Примеры, выбранные нами из книги фон Зендена, вновь и вновь привлекают наше внимание к тому факту, что человек становится способным к зрительному восприятию благодаря научению. Поведение прооперированных пациентов и содержание их впечатлений в основе своей одинаковы, независимо от возраста. Достаточно одного примера из многих: перед недавно прооперированным семилетним мальчиком разложили кусочки картона, различные по форме и окраске. Его попросили рассортировать эти карточки. Упражнение продолжалось ежедневно со следующим результатом: «За тринадцать дней он столь мало преуспел, что определить форму карточек он мог, только сосчитав один за другим все углы. Это он делал достаточно искусно, быстро проводя глазами по внешнему контуру карточки, так что было ясно, что он все еще обучается видеть, точно так же, как другие дети учатся читать».

Эти данные соответствуют и результатам непосредственного наблюдения за детьми. Один из пунктов теста Бюлер заключается в том, что перед младенцем помещают пятидюймовый цветной резиновый мячик и наблюдают за движениями его глаз. К четвертому месяцу жизни младенец начинает тщательно обводить контуры мячика движениями своих глаз (Bühler and Hetzer, 1932).

В первые дни после операции дело обстоит не так просто: «Имеется ряд примеров даже при первом опыте зрительного восприятия, когда, несмотря на нистагм, пациенты при одновременном представлениидвух или более фигур без колебания сообщали о различии в их форме, хотя и не могли описать форму какой-либо из предъявленных им фигур» (курсив мой. — Р. Ш). Или возьмем случай № 17, восемнадцатилетнего сына врача, которой на пятый день после операции «впервые смог... увидеть различие, но только различие среди окружающих объектов» (курсив мой. — Р. Ш.).

Некоторые проблемы, затронутые в этих клинических сообщениях, недавно изучались в экспериментах Фантца (1957, 1958а, 1958b). Он провел ряд наблюдений и экспериментов с только что вылупившимися цыплятами и с детьми с первой по пятнадцатую неделю жизни. Его наблюдения, в отличие от тех, что описывает фон Зенден, проводились методом поперечного среза, как обычно и поступают в исследованиях. Его эксперимент был направлен на подтверждение или опровержение гипотезы о том, что восприятие формы и у животного, и у человека существует уже от рождения, то есть является врожденной и наследуемой. Применительно к цыплятам Фантц сумел подтвердить этот тезис. С первой же секунды жизни цыпленок действительно может благодаря врожденной способности воспринимать форму, три измерения пространства и величину. Эта способность, несомненно, важна для выживания, поскольку цыпленок является прекоциальной 1, выводковой птицей; он с самого начала должен сам добывать себе пищу, а потому обязан обладать врожденной, а не приобретенной способностью различать пищу в качестве объекта.

Человек же по сути своей является животным альтрициальным, гнездовым, он рождается незрелым и беспомощным. Он не способен к передвижению или к какому-либо направленному и произвольному поведению, необходимому в целях самосохранения. Для обеспечения выживания младенца зрительное восприятие вовсе не является обязательным. Выживание новорожденного обусловливается преданной заботой родителей, как то бывает и с другими гнездовыми животными (к примеру, щенками и котятами). Следовательно, в эволюции человека не было селективного давления в сторону филогенетической передачи способности к зрительному восприятию уже к моменту рождения. И вообще маловероятно, чтобы у человека эта способность когда-либо составляла неотъемлемую часть наследственного оснащения.

Поэтому кажется неожиданным утверждение Фантца, что, проведя тестирование тридцати младенцев в возрасте от одной до пятнадцати недель и повторив этот эксперимент с недельным интервалом, он обнарузкил, что младенцы как и только что вылупившиеся цыплята, обладают врожденным восприятием формы. Однако более внимательное изучение материала, собранного фон Зенденом, показывает, что противоречие остается чисто внешним. Пациенты, наблюдавшиеся фон Зенденом, не были способны видеть форму, они не видели очертаний фигур, не различали их размеров, однако с самого начала зрительно воспринимали различия и могли подтвердить, что два предмета отличаются друг от друга. Поэтому нам кажется, что эксперименты Фантца отнюдь не доказывают, что ребенок к моменту рождения или хотя бы в первые недели жизни уже начинает различать формы или, если угодно, очертания; эти эксперименты подтверждают только, что ребенок видит разницу между ними.

Различие между выводами Фантца и данными, полученными мной или фон Зенденом, обусловлено различиями в концептуальном подходе. Фон Зенден и я применяем термин «зрение» к акту восприятия, включающему в себя процесс апперцепции, без которого «зрение» (в том смысле, в каком зрительно воспринимают взрослые) невозможно. Данное понятие кардинальным образом отличается от «зрения» по Фантцу. Мое утверждение отнюдь не является голословным, оно основывается на нейроанатомических и физиологических данных, в том числе подтверждается и экспериментальной работой фон Хольста (1950) в зрительной сфере и Ро-зенблита в сфере слуха (1961). Благодаря процессу апперцепции человек, помимо прочего, способен откладывать мнемические следы, которые могут быть реактивированы в виде представлений, то есть образов или воспоминаний, причем даже без стимула со стороны соответствующих внешних перцепций. Вышеуказанный труд Фантца полностью пренебрегает апперцепцией.

И вновь, когда Фантц утверждает, что «опроверг широко распространенное мнение, будто совсем маленькие дети анатомически неспособны различать глазами что-либо, кроме пятен света и тени» (курсив мой. — Р. III.), он совершенно прав. Анатомически дети вполне могут увидеть гораздо больше, нежели просто пятна. У них есть глаза, которые прекрасно функционируют и нейроанатомически, и физиологически, однако в действие еще не включились центральные процессы, прежде всего психический. Функция апперцепции еще отсутствует, она будет приобретена благодаря опыту, полученному в ходе аффективного взаимодействия с другим человеком в процессе установления объектных отношений.
Сообщение фон Зендена выявляет это: во всех описанных им случаях мы обнаруживаем утверждения, свидетельствующие о том, что для обучения зрению прооперированные пациенты нуждаются в эмоциональном стимуле. Надо, однако, также понимать, что концептуальные основания фон Зендена радикально отличаются от наших. Он описывает свои открытия как феномен, проявляя глубочайшую антипатию к интроспективной психологии.

Говоря его собственными словами, «аргументы этих авторов, на мой взгляд, столь сильно отдают интроспективной психологией, что я не могу рассчитывать на серьезную пользу от дискуссии с ними» (курсив мой. — Р. III.). Считаю, мы можем вполне полагаться на фон Зендена в том смысле, что он прилагал все усилия в попытках любой ценой сохранить объективность, однако и у него невольно вырываются эмоции, о чем свидетельствуют такие выражения, как «стремление видеть», «отвага и бодрость»; он утверждает: «Его (пациента) воля должна быть как можно сильнее активирована в этом направлении. Направленность воли будет постоянно поддерживаться удовлетворением его повседневных потребностей» (курсив мой. — Р. Ш). Так нее звучит и один из его выводов: «...адаптация пациента к новому окружению нередко принимает крайне драматичные формы и приводит к серьезному конфликту». И снова: «Поскольку пациент нуждается в такой активности и эмоциональном напряжении».

Труд фон Зендена послужил толчком для целого ряда интересных работ Ризена (1947) о последствиях лишения зрительных впечатлений для человека и шимпанзе 1. В наблюдениях и экспериментах Ризена, как и у Фантца, роль эмоций в восприятии игнорируется. Читатель вспомнит, что мы со своей стороны рассматриваем эмоции, возникающие в рамках объектных отношений, в качестве наиболее мощного катализатора обучения. Очевидно, к примеру, что в случаях, описанных фон Зенденом, способность к зрению приобреталась постепенно, посредством процесса обучения, благодаря аффективному опыту, переживаемому в объектных отношениях.

Различные эксперименты и наблюдения за возникновением восприятия, которые я здесь обсуждал (включая наблюдения фон Зендена и мои собственные), затрагивают связь архаических процессов мышления лишь с одной сенсорной модальностью — со зрением. Как же обстоит дело с другими модальностями? Рассматривая случаи, описанные фон Зенденом, мы уже отметили, что здесь задействованы и другие сенсорные модальности: в первые дни после операции пациенты еще не способны отличать зрительные впечатления от впечатлений, возникающих в других отделах сенсориума. Но если дело обстоит таким образом, с чего же на самом деле начинается восприятие как таковое?

Благодаря этим поразительным экспериментам получено множество других чрезвычайно важных и интересных данных. К примеру, они показали, что обезьяны, лишенные на несколько недель возмозкности видеть, проявляют меньше интереса к объектам определенной формы, чем детеныши того же вида, видящие с рождения (Riesen, 1947). Обсуждение этих данных в свете модели критических периодов см. в: Spitz, 1959.