«История завуалированного насилия и нарушенных границ в психотерапии. Случай из практики» − название статьи в оригинале.

Данная история из практического опыта психотерапевта нами публикуется как пример тех затруднений, которые могут возникать при работе с клиентом на почве скрытых паттернов (стереотипов) поведения со стороны, как самого клиента, так и мало проработанных в ходе личной терапии и профессионального обучения самим терапевтом (относительно терапевта, думаю, опираясь на профессиональную область применения его навыков и знаний, а также научные публикации в психолого-психотерапевтической научной литературе по данному вопросу, их корректнее было бы назвать блокаторами в работе).

Речь здесь идёт о деструктивном влиянии блокаторов в работе терапевта на формирование этически выверенных психотерапевтических отношений с клиентом (в том числе - определение и сохранение границ дозволенного и запрещённого в этих отношениях), в основе чего – невыраженные (блокированные) терапевтом чувства и переживания в отношении клиента, в т.ч. личных симпатий и антипатий. Преодоление возникших барьеров в работе терапевта стало возможным лишь благодаря супервизированию случая (предоставление случая к рассмотрению на супервизию специально обученному для проведения этой помогающей работы с коллегами-профессионалами психотерапевту-супервизору/- фасилитатору). Данный пример также показателен в смысле значимости принадлежности практикующего психолога/- психотерапевта к нахождению в профессиональном поле отношений, с включённостью в работу той или иной корпоративной организации, объединяющей профессионалов (как правило, это общественные неправительственные организации и ассоциации, в нашем случае – гештальт-терапевтов/- «гештальт-терапия» - одна из модальностей психотерапии гуманистической направленности).



Тема также интересна и привлекательна тем, что приоткрывает занавес над внутренним содержанием работы и переживаний самого психотерапевта, теми, которые принято обсуждать в достаточно узком кругу доверенных лиц. Если до этого момента у нас на Форуме вы имели возможность ознакомиться со случаями того, какому шоку были подвергнуты наши читатели-пользователи в результате псевдо-терапевтических вмешательств/- интервенции со стороны практикующего психолога/-психотерапевта, как с сексуальным подтекстом, так и пр. нарушениями границ терапевтических отношений (тогда они вынуждены были обращаться к нам за помощью и разъяснением происшедшего, и, чаще всего - прекращать начатую терапию у тех, с чьей стороны имело место нарушение этических норм отношений с клиентом), то теперь мы можем увидеть, что называется "изнутри" трудности терапевтического процесса в контексте личных чувств и переживаний терапевта, открытого для дальнейшего своего профессионального роста и совершенствования. По существу - речь идёт не только о профилактике профессиональной деформации /эмоционального выгорания/, но и о предупреждении преждевременной ... профессиональной "смерти" специалиста. Когда после получения отрицательного опыта в избранном роде профессии, помогающей людям, человеку приходится её либо оставлять и искать новое поприще для применения ранее полученных знаний и умений (вследствие понесённого фиаско-дискредитации), либо осваивать новую профессию с получением иных знаний, умений и навыков, что в наше суровое время бывает чрезвычайно сложно и затратно. Вариант продолжения работы "как ни в чём ни бывало" - то же продолжение темы смерти (профессионального "суицида"), но ... латентной /-затаившейся, отсроченной/ по содержанию. Впрочем, и сами помогающие профессии в области работы с человеческими отношениями - сами по себе рисковые, практическая психология и психотерапия с ними в одном ряду...
__________________________________________________________________________________________________________________________________________________

Случай, который я хочу описать, демонстрирует ситуацию заочной супервизии.

Терапевт – Вероника, женщина 32 лет, столкнувшаяся в процессе психотерапии с ситуацией нарушения ее границ. Клиент – Роберт, ее ровесник, успешный, красивый, хорошо сложенный мужчина, холост, обладает высоким социальным статусом. Следует сказать, что уже в начале супервизии стало понятным, что границы терапевта и клиента были «размыты» в истоках терапевтического процесса. Ввиду «чрезвычайной занятости Роберта и отсутствия времени на лишние переезды» Вероника согласилась проводить сессии на «его территории» – в одном из рабочих кабинетов, занимаемых Робертом. Несмотря на то, что в свой гонорар она включила оплачиваемое время на дорогу к офису Роберта и обратно, Вероника чувствовала себя чрезвычайно неловко. Ситуация усугублялась еще и тем, что Роберт был очень привлекателен для нее. Привлекателен не только внешне, но также всем своим поведением и способом жить. Веронике, разведенной женщине, воспитывающей маленького ребенка, очень нравились, как она выразилась «зрелые, самодостаточные, социально успешные мужчины». Роберт был интересен Веронике не только как клиент, но и как мужчина. Время от времени она ловила себя на сексуальном влечении к нему. Рассчитывая, что может справиться с уже образовавшимися сложными контекстами в терапевтических отношениях Вероника, согласилась на терапию с Робертом.

На момент обращения за супервизией терапия длилась уже несколько недель. С самого начала она оказалась непростой для Вероники. Во-первых, ее затронул рассказ о жизни Роберта, очень схожий с ее собственной историей. Он довольно рано женился. Но брак оказался неудачным, и через некоторое время он развелся. С тех пор Роберт не просто не собирался жениться, но даже в некотором смысле боялся женщин. Боялся «их отвержения или манипуляций разного рода». По словам Вероники, она по какой-то причине «испытывала очень сильное желание реабилитировать женщин в глазах Роберта», вернув ему веру в возможность надежных отношений. Во-вторых, ее посещали фантазии сексуального характера относительно клиента: «Я иногда думаю о том, что мы могли бы быть хорошей парой». В-третьих, и это было самым трудным для Вероники, с самого начала терапии Роберт вел себя сексуально провокативно, как бы заигрывая с ней и делая двусмысленные предложения. Эти предложения никогда не содержали в себе открытого призыва к сексу, но предполагали нарушение терапевтических границ. К ним относились множественные приглашения «поболтать не в обстановке кабинета, а за чашечкой кофе», «встретиться где-нибудь на природе», «сходить на концерт». Все это плюс тон, которым Роберт озвучивал эти предложения, вызывали у Вероники растерянность. Она неизменно отказывалась от них с двойственным чувством. В этой связи в супервизии она сказала: «С одной стороны, мне было очень лестно слышать это от Роберта и даже хотелось бы пойти. С другой, я понимала, что терапия на этом просто остановится. И без того бессмысленный и порой совершенно «дохлый» процесс разрушится вовсе».

Не могло не вызывать изумления, что, понимая всю сложность терапевтической ситуации, Вероника сохраняла полную психологическую анестезию к происходящему. Иногда создавалось впечатление, что ничто из событий терапии ее не трогает. Тем не менее, я знал Веронику как довольно чувствительно человека и квалифицированного специалиста, что вдвойне вызывало у меня тревогу. Не стоит и говорить, что при таком положении вещей в терапии, особенно в части чувствительности обоих его участников к феноменам границ и контакту в целом, терапия не могла не быть парализованной. Именно по этой причине отыгрывание вовне занимало все время терапевтического процесса.

Однако это еще не все. Поводом для обращения Вероники за супервизией послужило не столько осознавание терапевтических сложностей, сколько инцидент, который несколько обескуражил его. Придя на одну из терапевтических сессий, Вероника не застала Роберта в кабинете. Секретарь попросила ее немного подождать, пока «босс примет душ». Вероника прошла в кабинет и села в кресло. Через непродолжительное время дверь в кабинет из ванной открылась, и в него вошел Роберт. Причем совершенно голый. Несмотря на изумленный взгляд Вероники, он, не спеша, взял полотенце, вытерся и, не выходя из кабинета, так же не спеша, оделся. После чего сел в кресло для начала сессии. Ничто в лице и взгляде Роберта, по словам Вероники, не выдавало того, что он рассматривает происходящее как нечто необычное. Вероника была растеряна практически всю сессию. Судя по ее описанию своего состояния, она была скорее парализована, нежели растеряна. Разумеется, что ни ранее, ни, тем более, сейчас ни о каком присутствии речи быть не могло. Собственно говоря, в фокусе внимания Вероники эта возможность просто не могла появиться.



Вот в этом состоянии Вероника и обратилась за супервизией. Стоило немалых трудов, чтобы восстановить ее чувствительность к происходящему. Вероника совершенно отчетливо понимала, что происходит «что-то не то», но была блокирована в осознавании своих реакций. Разумеется, что переживание в терапии было невозможно. Кроме того, Вероника описывала себя как «отсутствующую, отстраненную, напоминающую самой себе скорее какой-то механизм, чем живого человека». Именно по этой причине в супервизии мы сосредоточились на процессе переживания происходящего в терапии. Однако любые мои попытки помочь вернуть Веронике способность осознавать были какое-то время тщетными. Я сказал: «Каково тебе сталкиваться с такого рода насилием? У меня, например, твой рассказ вызывает страх за тебя и сочувствие, а также желание защитить тебя». Казалось, мои слова удивили Веронику. «Насилие?!», – переспросила она. Похоже, ей и в голову не приходило, что подобную ситуацию можно было классифицировать таким образом. Вдруг Вероника расплакалась и сказала, что чувствует себя очень встревоженной. Мы сосредоточились на переживании Вероникой своих границ в отношениях с Робертом. В этом процессе растерянность и тревога вскоре сменились страхом, сильным стыдом и болью. Вероника, продолжая плакать, говорила о том, что чувствует себя очень ранимой и напуганной. Что на каждую очередную сессию идет со смутным ощущением угрозы, которая таит для нее встреча с Робертом. Восстанавливающаяся в супервизии чувствительность Вероники к своим границам, казалось, высвобождает огромный объем переживаний. Однако этот же процесс из «устойчивого и стабильного терапевта, которым она представлялась себе ранее», «превратил ее в растерянную и испуганную девочку».

Вернувшаяся к Веронике чувствительность имела и оборотную сторону – уязвимость. Вероника стала более живой, но не более свободной. Растерянность осталась, но содержание ее изменилось. Если раньше Вероника, не замечая очевидного, задавалась одним и тем же вопросом: «Что делать с Робертом? Как вернуть ему право на счастливую жизнь?», то теперь в воздухе повис иной вопрос: «Как сохранить контакт с Робертом, не разрушив себя в этом контакте?» Сексуальный интерес к этому молодому человеку лишь усугублял ситуацию. Вероника сказала: «Я не уверена, что могу продолжать работу с Робертом». Голос ее при этом дрожал, она выглядела растерянной. Я спросил Веронику: «Как ты думаешь, знает ли Роберт о том, что он может своим поведением причинять боль окружающим, в частности, тебе?» Она ответила: «Полагаю, что он даже не догадывается об этом». Я сказал, что мне представляется справедливым и важным, если бы Роберт мог узнать о реакциях, которые он вызывает у окружающих. На лице Вероники появился ужас. Она произнесла: «Но я не смогу говорить ему об этом, это разрушит меня как терапевта». Я попросил: «Расскажи мне, пожалуйста, о сущности того риска, на который ты бы пошла, если бы начала говорить с Робертом о своих чувствах». «Признаваясь в своей уязвимости Роберту, я бы отдалась его власти и утратила бы себя», – сказала Вероника и снова расплакалась. В ответ я удивился: «А возможно ли, что, сообщая Роберту о своих переживаниях, ты наоборот, вернешь себе себя, равно как и власть в контакте?» Следующие несколько минут супервизии были сфокусированы на возможности восстановления границы-контакт посредством риска переживать. Говоря о своих чувствах в контакте со мной, Вероника все больше начинала чувствовать себя стабильной и устойчивой, несмотря, а возможно, и благодаря, своей ранимости и переживаемой уязвимости.

На следующей супервизии Вероника взахлеб рассказывала о том, как изменился терапевтический процесс в результате откровенного разговора с Робертом. Впервые за время терапии, по словам Вероники, она «почувствовала себя женщиной». Самое интересное было то, что и Роберт впервые заметил перед собой не только «терапевтический аппарат» по обслуживанию его жизни, но и ранимую женщину, нуждающуюся в его внимательном и бережном отношении. По словам Вероники, «он как будто очнулся, стал более живым и рассказал о том, что очень раним в отношениях с женщинами», а также начал говорить о своей уязвимости в представлениях о себе как мужчины. Не стоит и говорить, что этот процесс был очень непростым как для клиента, так и для самого терапевта. Но, тем не менее, описываемая сессия оказалась в некотором смысле прорывом в качестве терапевтического контакта. Именно таким образом риск терапевта Быть и присутствовать в терапии, в том числе и переживанием своей уязвимости, был вознагражден полем (хорошо налаженным альянсом психотерапевтических отношений – иначе говоря «полем», специфический термин, применяемый в модальности гештальт-терапии)*.

P.S.: Уточнение по тексту оригинала, которое помечено знаком звёздочки «*», сделано мной, модератором.

Источник


Сопутствующая литература:

1) «Роли супервизора»: Супервизор как фасилитатор;
2) Уильямс Э. «Вы — супервизор... Шестифокусная модель, роли и техники в супервизии»;
3) Современные представления о клинической супервизии