Согласно индивидуалистическому подходу к клинической теории и практике, психическая патология – это спектр заболеваний, имеющих различную этиологию. Из этого определения также вытекает следующий тезис: на основании диагностики, проведенной в психотерапии возможны достаточно точный прогноз развития терапевтического процесса и адекватное построение терапевтических стратегий. Это положение является наиболее важным и основополагающим в психотерапевтической практике. В течение всего периода существования психотерапии, т.е. на протяжении уже более ста лет развитие ее как профессии идет рука об руку с развитием клинической теории и практики, взаимно обусловливая друг друга.



Клинические иллюзии в психотерапии

Согласно индивидуалистическому подходу к клинической теории и практике, психическая патология – это спектр заболеваний, имеющих различную этиологию. Из этого определения также вытекает следующий тезис: на основании диагностики, проведенной в психотерапии возможны достаточно точный прогноз развития терапевтического процесса и адекватное построение терапевтических стратегий. Это положение является наиболее важным и основополагающим в психотерапевтической практике. В течение всего периода существования психотерапии, т.е. на протяжении уже более ста лет развитие ее как профессии идет рука об руку с развитием клинической теории и практики, взаимно обусловливая друг друга. Поэтому подступиться к этой чрезвычайно разработанной теме с позиции ее критики представляется очень сложным. Тем не менее, не проанализировав клиническую теорию в ее основании, нечего рассчитывать на ее продуктивное дальнейшее развитие. Итак, начнем.

Становление и прогрессивный рост клинических знаний – это феномен последних нескольких столетий. Еще каких-нибудь четыреста лет назад понятия психической болезни не существовало вовсе [10, 11]. С появлением же категории людей, наиболее испуганных странным поведением некоторых индивидов (именно, встревоженные люди и породили институт психиатрии), сумасшествие возникло как культурный феномен. Поскольку, повторюсь, в основе этого процесса лежал страх (полагаю, собственного безумия), в качестве средства совладания с ним появились различные способы контроля, основанные на власти[1]. С этого времени развитие психиатрии как социального института и психопатологическая эпидемиология обусловливали друг друга. Расширение института психиатрии позволяло смутно предчувствующим свое сумасшествие индивидам сублимировать свой страх, попутно развивая клиническую теорию и фасилитируя рост количества пациентов психиатрических клиник. С другой стороны, обусловленный этим неумолимый рост количества психических больных в западной культуре вызывал необходимость развития клинической психопатологической теории и практики, которые с момента их возникновения развивались лишь экстенсивным путем, т.е. посредством увеличения количества открытых клинических фактов, но не сменой клинических парадигм [7]. Причем рост в объеме клинических знаний порождал все большую социальную лисофобию, мотивирующую новый виток клинических исследований. Этот феномен ярко, на мой взгляд, демонстрирует динамическое функционирование культурного поля. Таким образом, психопатологию стоит рассматривать как культурный полевой феномен.

Тем не менее, несмотря на вышеизложенное, до конца XIX столетия рост клинических знаний был относительно слабым. И лишь с начала XX столетия (по времени это совпало с возникновением психотерапии) рост количества клинических фактов в области психопатологии действительно можно назвать безудержным. По всей видимости, этот феномен связан с господствующей в это время индивидуалистической рационалистической парадигмой, стремящейся в своем экстремуме к обретению универсального знания о природе человека. В настоящее время описания клинических феноменов содержатся в тысячах томов. Однако, как оказалось, рост клинической эрудиции человечества обеспечивает лишь иллюзию контроля над искусственным (в вышеприведенном смысле слова) феноменом сумасшествия. Неосознаваемая тревога собственного безумия от этого никак не ослабляется, а наоборот – лишь усиливается. Даже несмотря на призванную в целях дефлексии и снижения напряжения эксплуатацию клинической психопатологической тематики в художественной литературе, кино- и шоу- индустрии.

Очевидно, что экстенсивное развитие клинической теории и практики неизбежно приводит в тупик. Возможно, выход из него связан не столько с ростом количества изученных и открытых клинических фактов, сколько с изменением методологического подхода в этой области. Так, например, в эпоху постмодерна прежние методологические опоры в виде категорий личности и реальности утрачивают свое значение. На смену им приходит соответственно self и поле (точнее его контекст, т.е. актуальная текущая ситуация). Поэтому первое, что следует принять, это представление о «психической патологии» как о феномене поля. Итак, клинически наблюдаемые феномены – это не дефекты деформированной личности, а своеобразие self в поле, т.е. специфический способ организации контакта со средой (именно со средой, даже в том случае, если речь идет об отсутствии тестирования реальности при бредовых расстройствах и шизофрении или об аутизме). Придание сверхценности клиническому статусу клиента в этом случае лишь способствует хронификации контекста поля и, как следствие, вторичному фиксированию способа нарушения творческого приспособления.

Второе следствие из описанной методологической трансформации заключается в отказе от любых попыток контроля психического статуса (как наших клиентов, так и, что немаловажно, нашего собственного). Это положение, скорее всего, вызовет значительно выраженную тревогу. Возникновение этой тревоги я склонен рассматривать как огромный шаг к возможности ее переживания без невротической (пограничной или психотической) попытки ее избежать или контролировать. Принятие возможности безумия как специфического дизайна поля является в этом смысле залогом способности к творческому обращению с контактом со средой. Итак, в некотором философском смысле сумасшествие неизбежно, не встретиться с ним удается лишь по причине ограниченности жизни во времени.

Третье следствие заключается в принципиальной возможности обратимости психической патологии как феномена поля. Например, при изменении контекста меняется также и значение способа организации контакта со средой. Утратив же свое наименование, клинические феномены перестанут существовать в виде предопределенной реальности. Восстановление чувствительности к полю у клиентов может выступить средством профилактики психопатологических деформаций его контекста.

Четвертое следствие из постмодернистской трансформации клинической методологии связано с отказом от какого-либо прогноза поведения клиента и динамики его психического статуса. Принципиальная невозможность предсказания динамики клинических феноменов снова актуализирует тревогу, о которой мы уже говорили выше. С другой стороны, терапевтичным свойством в этой измененной методологической картине обладает фактор, связанный с устранением влияния бихевиорального подтверждения. Другими словами, диагноз и соответствующий ему прогноз, вытекающие из индивидуалистической клинической парадигмы, вторично фиксируют клиническую феноменологию в хроническом состоянии, которая продолжает отражать клиническую картину из учебников по психиатрии. К тревоге, которая актуализируется при отсутствии какого-либо прогноза, можно приспособиться, минуя эти чрезвычайно деструктивные последствия посредством восстановления способности к переживанию.

Пятое следствие имеет отношение к категории реальности. Именно опора на нее сделала возможным столь лавинообразное, но однообразное развитие клинической теории и практики в индивидуалистическую эпоху модерна. Разумеется, если рассматривать реальность как очевидное, объективно присутствующее и относительно стабильное во времени образование, тогда любые отклонения в ее восприятии, интерпретации и, как следствие, рассогласующееся с ней поведение можно использовать в качестве опоры для постановки психопатологического диагноза. В эпоху же постмодерна методологическая опора в виде диагностического клинического критерия «тестирование реальности» уже не имеет смысла, поскольку реальность становится множественной (особенно после постулирования семантики возможных миров, согласно которой мир, в котором мы живем, возможно, лишь один из многих). Более того, мы также живем в эпоху примата дискурса, когда реальностью является уже то, что было произнесено, написано, снято, изображено вне зависимости от того, является ли это «фактом» в прежнем «модернистском» смысле этого слова[2]. В ситуации столь громадных концептуальных перемен в отношении рассмотрения реальности не может не измениться и клиническая методология, как, впрочем, и соответствующие ей аспекты психотерапии. Так, в эпоху множественной реальности основная задача психотерапии должна сместиться от акцента на соответствии «факта реальности» его восприятию и интерпретации, проявляемом в поведении индивида, к фокусированию на чувствительности клиента к реальности как субъективному феномену уникального для него поля. Другими словами, главным критерием оптимального психического функционирования становится степень гибкости реагирования индивида в поле и уровень свободы динамики self, подчиняющейся процессу творческого приспособления. При этом изменение процесса self в «здоровой» психической динамике естественным образом связано с изменением контекста поля. В фокусе психотерапии, таким образом, оказывается не соответствие психических паттернов объективной детерминирующей реальности, а динамическое соотношение self и контекста поля.

Сказанное имеет также отношение и к категории внутренней реальности (реальности образа себя). Речь идет об одной из центральных категорий клинической теории, описывающей феноменологию пограничных расстройств, а именно «диффузии идентичности». Для традиционной клинической диагностики характерно представление об идентичности (или Самости, или Я) как стабильном образовании. Причем степень стабильности и ясности представлений индивида о себе и окружающем его мире выступает необходимым условием нормального психического развития. Постмодернистское же понимание self, наоборот, детерминировано представлениями о гибкости и подвижности этого психического образования. Таким образом, современная тенденция в психотерапии должна была бы быть рассмотрена традиционной клинической теорией как деструктивная и способствующая травматической регрессии к пограничным слоям психической организации – подобная перспектива, очевидно, не может не вызывать тревогу такого же пограничного свойства. С другой стороны, с позиции постмодернистской психотерапии традиционные представления об идентичности соответствуют пониманию невроза как потери способности к творческому приспособлению. Противоречия двух анализируемых подходов становятся совершенно очевидными. Подводя итог вышесказанному, следует отметить, что современная клиническая диагностика в психотерапии должна опираться на конструкт self как процесса, а критериями психического «здоровья» должны выступать реактивная способность всех его функций: Id, Ego, Personality[3].

Заключение

Предложенные вашему вниманию размышления, идеи и положения представляют собой продукт, появившийся в кризисный в методологическом смысле слова период развития психотерапии – как теории, так и практики. В течение длительного времени психотерапия развивалась посредством сочетания двух векторов – увеличения количества психологических фактов и возрастания количества школ и направлений. Тем не менее, оба этих вектора оказались заложниками индивидуалистической парадигмы, динамически размещаясь внутри нее, не только питаясь ее ресурсами, но и подвергаясь ее ограничениям. Культурные веяния современной нам эпохи постмодерна ассимилируются пока лишь в сфере философии, социологии и культурологии. Постмодернистские идеи очень медленно ассимилируются в персонологию вообще, и в психотерапевтическую теорию и практику, в частности. Хотя такая динамическая ситуация вполне объяснима сопротивлением совершенно новому способу думать и рассматривать психологические феномены. Предложенная вашему вниманию статья представляет собой попытку такой ассимиляции, построенную на использовании (в методических и демонстрационных целях) поляризации модернистских и постмодернистских тезисов, имеющих отношение к психологии и психотерапии современности.

Литература

1. Блез Ж. Перестать знать. Философия гештальт-терапии / под ред.Н.Б.Кедровой. – пер.с франц. – Воронеж, 2007. – 100 с.
2. Бодрийяр Ж. Прозрачность зла. – 2-е изд. – М.: Добросвет, 2006. – 258с.
3. Делез Ж., Гваттари Ф. Что такое философия? / Пер. с франц. И послесл. С.Н.Зенкина. – М.: Институт экспериментальной социологии; СПб.: Алетейя, 1998. – 288 с.
4. Перлз Ф. Эго, голод и агрессия / Пер. с англ. – М.: Смысл, 2000. – 358 с.
5. Перлз Ф., Гудмен П. Теория гештальттерапии. – М.: Институт Общегуманитарных исследований, 2001. – 384 с.
6. Погодин И.А. Психопатология через призму философско-клинического анализа // Вестник гештальт-терапии. – Выпуск 3. – Минск, 2006. – С.7-17.
7. Погодин И.А. Психотерапия в эпоху постмодерна // Гештальт гештальтов: Евро-Азиатский вестник гештальттерапии. – 2007. – №1. – С. 26-37.
8. Росс Л., Нисбетт Р. Человек и ситуация. Перспективы социальной психологии / Пер. с англ. В.В.Румынского под ред. Е.Н.Емельянова, В.С.Магуна. – М.: Аспект Пресс, 1999. – 429 с.
9. Хорошавина С.Г. Концепции современного естествознания: курс лекций. – Ростов на Дону, 2000. – 480 с.
10.Фуко М. История безумия в классическую эпоху. – СПб.: Университетская книга, 1997. – 576 с.
11.Фуко М. Ненормальные: курс лекций, прочитанных в Коллеж де Франс в 1974-1975 учебном году. – СПб.: Наука, 2005. – 432с.

________________________________________
[1] Думаю, по этой причине психопатологическое поле культуры всегда и во все времена регулировалось властью, которая имела тотальное значение.

[2] Прекрасный пример тому современный фильм (снятый в 1997 году) Барри Левинсона “Wag the dog” (даже название фильма символично), в котором реальность в объективном модернистском смысле заменяется профессионалами в области PR на дискурсивную. В начале фильма у героя – специалиста по кризисному PR – спрашивают: «Вы не хотите знать, правдой ли является эта история» (речь идет о компромате на Президента США). Его ответ представляется в отчетливо постмодернистском духе: «Какая разница, эта история уже существует!» Кстати говоря, на постсоветском русскоязычном пространстве он вышел под названием «Плутовство», что отражает невозможность общественного сознания смириться с дискурсивной реальностью нашего современного мира.

[3] Описание self как процесса, реализуемого тремя динамическими функциями, заимствовано в данном случае из методологии гештальт-подхода.

Прикладные аспекты по данной теме: Проверьте работу вашего мозга за несколько секунд

Источник

Консультация психолога в Украине