Психология развития человека.
Различие между языком и реальностью
Слова приходят столь естественно и начинают столь тесно ассоциироваться с тем, что они выражают, что мы можем неосознанно принимать их за синонимы реальности. Это может оказаться серьезной ошибкой. Человеческий язык развивается благодаря собственным озарениям и наблюдениям, и поскольку ни у одной группы не бывает одинаковых озарений относительно всех аспектов реальности, ни один язык не является совершенным для выражения всех реалий. Например, у эскимосов есть много слов для снега, где каждое слово называет конкретный вид снега (тяжелый и сырой — легкий и пушистый, мелкий и рассыпчатый — крупный и плотный и т.д.), так что они могут говорить о снеге более точно, чем англоязычные народы.
Точно так же у древних греков было несколько слов для любви, каждое из которых выражало иной тип любви (любовь к Богу, любовь к семье, романтическую или половую любовь и т.д.); мы же требуем, чтобы наше слово любовь несло чрезмерную нагрузку и тем самым создавало путаницу в наших рассуждениях. Слово самость — еще один хороший пример понятия, которое призвано передавать больше смысла, чем оно может вынести. Мы говорим: «Я (сам) заставил себя (самого) отказаться от этого трехслойного шоколадного торта», «Право, ты (сам) должен дать себе (самому) возможность разделаться с одной несчастной любовью, прежде чем впутываться в следующую» и «Билл (сам) не похож на себя (самого) в последнее время».
В каждом из этих предложений, по-видимому, присутствуют две разные самости: в первом — та, что управляет, и та, что управляется; во втором — даритель и получатель; а в третьем — Билл и не-Билл. Пегги Розентал показала, что эта проблема не ограничена неформальным, повседневным словоупотреблением, но также встречается и в психологических рассуждениях: Что [авторы книг по психологии], похоже, часто подразумевают — это то, что самость представляет собой некий вид цели. Но он бывает разным. Это может быть цель того, что звучит, как охота за сокровищами (хорошо знакомый «поиск своей самости»), путешествие («долгое странствие, чтобы достичь самости»), овощ («созревание самости») или смутно-аристотелевский процесс («само-актуализация» — актуализация самости»).
Порой, однако, самость бывает не целью, а имеет собственные цели: «[зрелая] самость теперь... выражает свои намерения и цели»... [Она может даже стать] неким видом воздушного шара, который раздувается и сдувается в зависимости от нашего настроения: имеет место «рост самости, который переходит в чувство радости», в то время как «в отчаянии у нас сниженное ощущение самости». Розентал отмечает, что некоторые авторы пользуются самостью и ощущением самости попеременно. «Как же так? — спрашивает она. — Как может ощущение или знание чего-то быть равным самому предмету?»
Полная путаница, полагает она, встречается во фрагменте, написанном Карлом Роджерсом, в котором он обозначает самостью «в одном и том же предложении и рассматривающий агент, и объект рассмотрения». Реальность самости не стала бы менее сложной, если бы у нас было полдюжины слов, каждое из которых предназначено для одного ее аспекта, вместо одного слова, но наши рассуждения, безусловно, были бы менее путаными, и мы бы смогли добиться более глубокого, более точного понимания этой реальности. В любом случае, если вы будете помнить о различии между языком и реальностью, это вам поможет подходить и к мышлению, и к общению с надлежащей осторожностью и сдержанностью.