Метафизическое сумасшествие. Глава 1. Горожанин Дитрих Акерманн из Заальфельда.
С тех пор здание разоренной и разграбленной фабрики стало пользоваться дурной славой. Первые дни из помещений поспешно выносили различные станки, мебель, кипы документов, которые подвергались в особенности скрупулезному исследованию со стороны бывших работников, превратившихся в мародеров. Анна Элизабет знала, что они искали: видимо надеялись узнать тайну смерти Лотара Акерманна и Хоффа. Выносили все – вплоть до гардин с окон.
С тех пор домом Дитриха долгое время считалась комната на втором этаже трехэтажного здания бывшей гостиничной пристройки, архитектурный стиль которой напоминал смесь готики и раннего барокко. Весь первый этаж занимала маленькая пивная с простенькой вывеской над входом «Der Bier Krug» *. Дом этот с массивными полуразрушенными во многих местах стенами находился недалеко от центра города рядом со старой заброшенной ратушей, чьи камни зеленели ото мха и пробивавшейся кое-где травы. Новая ратуша была построена несколько лет назад по личному распоряжению самодержца и исполняла роль одной из немногих городских достопримечательностей. Внутри ее высокие своды покрывала внушительных размеров лепка, отделанная бронзой. Фасад украшал герб Пруссии, висевший ровно над двумя высокими дверьми на кованых петлях. Неподалеку располагалась колокольня и гарнизонная церковь, еще рядом - старый собор, переданный на попечение Городскому католическому совету церкви – своеобразному фонду, выделявшему средства на содержание богаделен и приютов. Во главе совета стоял отец Аксель, пользовавшийся славой «священника от Бога».
Итак, после разорения фабрики Акерманнов и смерти Лотара матерью Дитриха за сравнительно небольшую сумму было продано их поместье на Везере. Мебели в новом доме почти не было. Бедность и действительную скудость их существования могла скрыть только тщательным образом спланированная обстановка в комнатах, повсеместная аккуратность и ухоженность тех немногочисленных предметов старого гарнитура, которые у них были. Долгое время Дитриху приходилось обходиться без письменного стола. Это досадное обстоятельство, спустя годы, было выставлено его другом Паулем на осмеяние состоятельных господ, посещавших, как и он, школу богословия. Анна Элизабет могла гордиться лишь отличными серебряными столовыми приборами, доставшимися ей от малознакомой тетки, и двумя недурного качества коврами из Персии. На широком балконе она выращивала розы разных оттенков: от бледно-желтого до темно-алого.
С балкона можно было обозревать округу: видна была церковь, паперть перед ней, небольшая площадь, почти под окнами; торговые ряды, городские ворота с двумя массивными дозорными башнями. Слышны были голоса тех, кто обращался с призывами к народу. То были большей частью королевские гвардейцы, призванные поддерживать порядок и повышать доверие подданных к монарху. Тут же декламировали противники монаршей власти, разгоняемые время от времени все той же армией приближенных к королю и хорошо знающих военное ремесло наездников, или проповедовали католические священники. В первом случае площадь была наполнена шумом: немногие, старавшиеся проявить свою солидарность с существовавшей властью, аплодировали, иные, более приземленные к реальной жизни горожане, что-то выкрикивали, стараясь обратить на себя внимание, но большая их часть, молча и терпеливо выслушивала то, что пытались ей внушить посланники Фридриха. Расходилась толпа, как правило, в том же молчании, пресытившаяся однообразными речами и воззваниями. Иногда можно было видеть, как эта масса загипнотизированных людей заражалась той или иной идеей, подброшенной особенно даровитым оратором и, в отсутствии стражников, монотонно гудела, обсуждая многое, вплоть до наместника Бога и его деяний. Однако такое бывало редко, поскольку королевская стража, раскинутая по всем уголкам города, добросовестно контролировала народные выпады и умела вовремя пресекать их.
На деньги, что остались после покупки нового дома Дитрих с матерью жили четыре с половиной года. Вскоре Анна Элизабет падает с лошади и через час умирает от открывшегося кровоизлияния.
Так с шестнадцати лет Дитрих живет один, подрабатывая в пивной, а затем, спустя два года, обучается на правах сироты за мизерную сумму в школе богословия и служит секретарем в церковной канцелярии. Наставления матери и положение, которое он занимал с детства, казалось, навсегда обязало его стать ремесленником. С врожденным трепетом он относился ко всякого рода наукам, что делало из него дурного работника в профессиях, требовавших большого мастерства исполнения работы и выполнявшейся не столько головой, сколько руками.
В то время он много и упорно читал, изучая почти все, что попадалось ему на глаза. Его разум имел свойство быстро пресыщаться, и тогда, принявшись за чтение одной книги с особым желанием прочесть все в тот же день, он быстро бросал ее и брался за другую. Но что бы Дитрих ни делал, о чем бы ни размышлял с усердием, стараясь вникнуть в суть вещи, он почти всегда испытывал чувство страха, что полностью не покидало его никогда – ни на секунду. То был страх смерти. Заглянуть по иную сторону бытия, увидеть невиданное, услышать неслышимое, почувствовать неосязаемое – это было его стремлением, его смыслом. Невозможность и безрассудство, привлекательная заманчивость собственного ума – того иного мира, что доселе он мог обнаружить, но не мог осмыслить. Жизнь для Дитриха была дорогой, что вела его по двум мирам, но по единству целого: материальной реальности и субъективному неизведанному нечто. То последнее было подразумеваемой им Истиной. «Даже если бы я смог опровергнуть наличие какой-то Истины, - рассуждал Дитрих, - я все равно мог бы доказать ее. И тогда истиной стало бы ее отсутствие». Его жизнь – история раз начатого философствования, и он попробовал шагнуть дальше, чем предполагал, а его целью было переступить все ступени его сознания и так, достигнуть основы – истины всех истин, получить Абсолютное знание, которое, как он считал, невозможно познать, если следовать только своему человеческому началу. Он предполагал, что это нечто находится за чередой многих отречений, многих жертв, многого страдания и многой радости. Но награда его ожидает в конце. Он должен был отречься от сущности человеческой, от морали общества, от предвзятости, и, ощутив истинную суть вещей – вещей как они есть, вещей, без оттенка склонного к условностям восприятия человека, только так познать Великую Истину. Он также полагал, что назначение и смысл, которыми наделил явления, предметы, существа Бог, слишком далеко отстают от таковых, принимаемым людьми. Простота вещей – суть их божественность. Но это уже догма. Человек же, напротив, склонен в простом видеть сложное и, создавая для себя же массу вопросов и разрешая их, стоит на месте, ибо не решает вопросов, которые поставлены перед ним сутью вещи, той сутью, которую задумал Господь, сотворив материю. «Посему, - думал Дитрих, - человек, не отбросивший предрассудки всего человечества, видит в вещи совершенно не то, что она собой представляет и не то, какой смысл несет изначально». Он не знал, каким путем нужно идти, и верен ли его путь - та дорога, которую он выбрал на свой страх и риск.
* Пивная кружка (нем.)