Новая деонтология. Глава 7. Экзистенция его безумия
говорить. Иветта поняла – продолжать разговор не имеет смысла, но ей было интересно наблюдать за Дитрихом, ибо она предчувствовала – в другой раз его настроение может оказаться прямо противоположным.
- Я не хочу никуда идти. Вы предлагали мне куда-то идти? – спросил Акерманн.
- Мы могли бы это обсудить следующий раз, когда я приду.
- А вы ведь придете…
- Не волнуйтесь об этом…
- А если господин Штернхаген не оправдает ваших надежд?
- Каких надежд, позвольте?
- Ну, тех, что… словом, не допустит…
Видя, что собеседник, глаза которого закрывались, теряет нить разговора, женщина решила поставить точку.
- Я смогу с этим справиться, не бойтесь.
- А? Что?
- Вам нужно отдохнуть, уже поздно.
- Я вас… слушаю.
- Господин Акерманн, я зайду к вам. Вы меня слышите?
- Слышу, - прошептал он.
- Хорошо.
Иветта встала и тихо вышла из комнаты.
***
Фитцель все не являлся. Пауль все время хранил таинственное молчание, а Дитрих ходил взад-вперед по комнате, мучительно соображая и прислушиваясь к каждому шороху. Прошло три дня, а новых вестей не было.
Дитрих перебрал в голове десяток доводов, порожденных его болезненным предчувствием скорой трагедии. Все они потенциально были в силах по законам «посылок и заключений»* объяснить молчание отца Акселя, но ни один так и не завоевал доверия у Акерманна, и он продолжал изводить себя догадками. Когда к нему в комнату входил Пауль, несчастный прилагал массу усилий, чтобы не выдавать своего переживания – он боялся показаться опечаленным или страдающим, ибо сие суть признак слабости. Такие выводы диктовало Дитриху его твердое убеждение, пока он находился в состоянии критично оценивать свое поведение, а также эмоции и чувства. Сдерживающие механизмы, не позволявшие ему впасть панику, с каждым часом ослабевали, а давление неопределенности неуклонно возрастало. Все это время он слышал от Габена расплывчатые высказывания, которыми тот видимо, старался его утешить, но однажды, то ли смилостившись над больным, то ли решив покончить с ним, поставить точку в борьбе разума и безумия, совершавшейся в душе Акерманна, Пауль рассказал ему о послании Фитцеля.
- Я получил его сегодня утром и сразу же сообщаю тебе, - нерешительно вымолвил он, ожидая, что Дитрих сию секунду потребует предоставить ему письмо. – Он пишет, что вопреки своему желанию не сможет приехать – есть веские причины.
Акерманн продолжал непонимающе смотреть на друга.
- Ему нездоровится. Так, ничего серьезного, – Пауль многозначительно поднял брови. – Я думаю, под конец недели он непременно приедет. А если нет, то на будущей…
- Как же так? - перебил его Акерманн.
Казалось, он вот-вот заплачет. Реакция его была предсказуема.
- С каждым может случиться.
- Пожалуйста, тогда оставь меня.
Дитрих не мог собраться с мыслями – предчувствие оправдывалось, а сам он надеялся найти почти недостижимое душевное успокоение, рассматривая мрачный зимний пейзаж за окном.
На другой день, в четверг, проснувшись и встав с кровати, он услышал приближающиеся шаги на лестнице. Преодолевая тошнотворное головокружение и слабость, он открыл дверь, увидев перед собой Пауля, только что миновавшего подъем по крутым ступенькам.
- Осторожнее там! – донесся снизу звонкий, не в меру веселый, как показалось Акерманну, голос Иветты.
В ответ на него Пауль состроил недовольную гримасу – его опять поучала женщина – и проговорил, проходя в спальню:
- Вот, я получил сегодня второе письмо от отца Акселя, - он протянул записку, что держал в руке, Дитриху. – Боюсь, это тебя огорчит…
Акерманн был бледен. Он стоял, не решаясь развернуть сложенный вдвое листок.
- Прочти… Ну, хорошо, не надо. Он пишет, что состояние его значительно ухудшилось, и это, по всей видимости, может оказаться очень опасным, – Габен знал о заболевании Фитцеля. – У него был тяжелый сердечный приступ. Возможно, на самом деле все гораздо хуже, чем я предполагал…
Дитрих приложил руку к глазам и, засмеявшись, чуть слышно произнес:
- Уходи, пожалуйста. Не впускай никого…
Потом он взглянул на записку, видя перед собой совершенно незнакомый почерк. Очевидно, что она была написана рукой кого-то, но не Фитцеля. Так же молча, он прочел и вернул обратно Паулю. Вошла Иветта.
- Что тебе? – спросил Акерманн, делая шаг назад.
- Я хотела поговорить с вами… Это должно вам помочь.
- Не сейчас, мне это все не нужно.
- Дитрих, может, ты приляжешь? – спросил Пауль, с подозрением смотря на него, почти не подававшего признаков, отличавших существо мыслящее и понимающее от человека, совершенно лишившегося способности «разумения и суждения», как любил выражаться господин Штернхаген, почтенный эскулап.
- Нет. Прекрати эту суету! Что, что тебе нужно?
- Ну, сейчас начнется… пойдемте, - тихо добавил Пауль, повернувшись к Иветте.
Она наградила его злобным взглядом. Габен недоумевая, посмотрел на нее – кто из них больше ненавидел Акерманна?
- Я должен поехать к отцу Акселю? - тихим голосом произнес все еще посмеивающийся Дитрих, подойдя ближе и слегка тронув Пауля за руку.
- Ты меня спрашиваешь? В любом случае это совершенно невозможно. Куда ты поедешь в таком состоянии?! Надеюсь, ты понимаешь меня.
- Разве я сделал что-то, за что меня держат в этой клетке?
- Пауль, откуда такая бесчувственность? – тоже шепотом вымолвила Иветта.
- Это невозможно. Нет. Ты не выдержишь этой поездки. Тебе лучше побыть здесь, успокоиться и собраться с мыслями – отец Аксель подождет.
Лицо Дитриха приняло серьезное выражение.
- У меня нет времени, - опять, едва не плача, с трудом выговорил он.
* т.е. логики