Новая деонтология. Глава 7. Экзистенция его безумия
В субботу вечером Пауль получил письмо от Фитцеля, адресованное Дитриху. Он знал, что священник не станет обращаться к нему за помощью, да и сам теперь не горел желанием вмешиваться в жизнь этого человека. Слишком высоко Габен ценил исключительную неприкосновенность своей персоны, и слишком маловажной она показалась отцу Акселю. Пауль считал, что такое унижение можно вытерпеть молча только от лица, носящего духовный сан, - другого он просто бы спустил с лестницы. Немой, никем не замечаемый конфликт между ними, наконец, реализовался в ощутимой реальности. Фитцеля возмутил произвол Пауля, и этого мотива оказалось достаточно для известных действий. Он не разделял многих взглядов своего старого ученика, но полагал, что всякое мнение имеет право на существование, и редко ввязывался в спор с ним. И вот только бестолковая, ничем не оправданная грубость, граничащая практически с неприкрытой жестокостью, задела Фитцеля чрезвычайно. Пауль же, напротив, часто игнорировал мнения бывшего лектора богословской школы и презирал его за излишнюю чувствительность и добросердечность по отношению к тому, кто, как ему казалось, никогда не оценит этой душевности. Намерение Фитцеля стоически переносить все причуды умалишенного заставляло Габена проводить параллель подобия между ним и Дитрихом.
Но ныне, после того случая, во взаимоотношениях Акселя и Пауля не оставалось неясностей. Священник решил все лучшим способом, избавив его от прежней стесненности.
Развернув письмо, Габен принял решение не показывать его Акерманну. Он начал читать. После короткого вступления, в коем сообщалось, что Аксель не сможет приехать в грядущий понедельник, следовало такое же немногословное объяснение причины. Он писал, будто состояние его здоровья ухудшилось, и он должен повременить с поездкой.
Пауль закусил губу и сунул бумагу в ящик стола, решив ничего не говорить Дитриху, ибо ему порядком надоели истерические припадки того, следовавшие за малейшими волнениями.
Вдруг в дверь постучали – это была Ангелика. Пауль с порога осведомился о том, что заставило девушку придти в столь неподходящее время. В ответ на сей вопрос, она сказала, что ей немедленно нужно видеть Акерманна. Габен запротестовал и, как следовало ожидать, решительно отказал в этой просьбе, сославшись на соответствующее пожелание самого Дитриха, якобы просившего избавить его от посетителей. Визиты Ангелики приносили излишние заботы – она требовала снисходительного отношения к слабостям больного, обвиняла Пауля в излишней сухости и даже в беседах со своей сестрой называла его эгоистом. В конце концов, ему надоело выслушивать нравоучения из уст молодой девушки, втершейся в их общество, - он считал себя единственным человеком, приближенным к Акерманну, и не собирался делить с кем бы то ни было славу хорошего друга Дитриха; и не хотел играть роль мишени для справедливых, но чересчур язвительных замечаний Ангелики.
Услышав отказ, она ушла. Пауль закрыл дверь, но тут же выглянул в окно и крикнул:
- Да, он сказал, что не желает ни с кем разговаривать, - девушка обернулась и посмотрела на Габена, тот добавил, - и никого видеть, по крайней мере, еще неделю. Но должен приехать отец Аксель. Вот тогда, полагаю, вы и увидитесь.
- Меня это вполне устраивает. Благодарю вас, вы мне очень помогли, - Ангелика кивнула и пошла прочь.
Пауль вздохнул с облегчением.
Все это время Дитрих стоял у окна и вслушивался в звук Тишины. Второй этаж находился довольно высоко от земли. Он посмотрел вниз и увидел Ангелику, идущую по дорожке к дому Штернхагенов, по счастью расположенному так, что можно было проводить девушку взглядом до самых дверей. Потом Дитрих подошел и взглянул на стену: вид изображенной на ней виселицы рассмешил его. В это мгновение дверь открылась, и в комнату вошел Пауль. Он в очередной раз с подозрением глянул на творение Акерманна, ухмыльнулся в душе и сказал:
- Я думал, ты уже спишь. У тебя опять бессонница?
- Я не сплю по ночам. Зачем ты спрашиваешь меня об этом? Не достаточно ли еще лжи между нами? – с негодованием ответил Дитрих.
- Успокойся, я просто спросил…
- Что здесь делала Ангелика? Она ведь приходила.
- Да, я отправил ее домой. Нечего этой особе здесь делать. Чего ты ожидал? Уже поздно.
Акерманн промолчал.
- Как ты себя чувствуешь?
- Когда-то давно я думал, надеялся, что можно покончить с прошлым раз и навсегда, безропотно покориться велению своей судьбы. Это сулило скорее отречение от прежних ценностей, даже основополагающих духовных начал и догматов, ибо я чувствовал, что время настало, что я готов как никогда к подобного рода метаморфозам в собственном мировоззрении. Однако все оказалось не столь простым…
- А для меня, - произнес Пауль, - самым мучительным были не воспоминания о прошлом… Возможно, ты скорее согласился бы умереть, чем пережить снова то, что с тобой произошло…
- Умереть. Как люди легко употребляют это слово. Это и правильно и оскорбительно… И к тому же, не говорите о человеке: «Этот прав, а этот не прав». Посмотрите, какой смертью умрет тот и другой! Да, лучше умереть, чем пережить снова… Да, ни одному человеку не дано такой пытки. Я не знаю… но многие говорят, будто я сам подвергаю себя страданиям. Чем же они для тебя являются?
- Наиболее мучительны те моменты, когда мысли в голове, всегда упорядоченные, сродные твоей обычной манере мыслить, путаются настолько, что человек не в силах понять, что же с ним происходит.
- Верно. От этого не уйти. Но ты еще глупее меня, Пауль.
- Я боюсь сумасшествия. Положа руку на сердце – я боюсь его более всего. И прости меня за мою откровенность.
Дитрих, услышав эти слова, засмеялся и сказал:
- Обида проистекает из зависти или злости, из гордости… И… и не выношу я больше обманчивого тепла, коим люди пытаются окружить меня.
- Пусть так.
- Пусть будет, - торжественно заключил Акерманн.
Пауль ушел, так и не обмолвившись ни словом о послании Фитцеля. Он ожидал, что Дитрих первый заговорит о священнике, но ожидаемое не сбылось, и ему оставалось только молчать.