Новая деонтология. Глава 6. Искренность и притворство
интересом Дитрих общался с ее сестрой. В душе же Акерманн отдавал предпочтение обществу госпожи Штернхаген, поскольку считал, будто Ангелика служит, как и он, долгу морали и не испытывает ровно никакого удовольствия от соседства с ним. Между тем Иветта любила его простой добродушной любовью, как ребенок, и ей не нужны были философские изыски, которые привлекали многих людей, знавших Дитриха до болезни, ибо сам он находил в них свое единственное достоинство. Когда у него начинался очередной «припадок глупости», как выражался Пауль, и находило желание дурачиться, мудрствовать напоказ, Ангелика предпочитала быть его сердобольным утешителем, а Иветта всегда уходила, расценивая поведение своей сестры, как несомненную слабость характера. И в тоже время она готова была угождать Дитриху, который весьма любил созерцать ее униженную и подчиненную. Впрочем, как и любую другую женщину, уступавшую ему в интеллекте. Она промолчала, когда он сказал: «Женщинам, также и детям, нужно отказывать, особенно, если они очень настойчивы в своих просьбах. Лишь спустя некоторое время, если, конечно, они ведут себя подобающе, можно уступить, ибо это чрезвычайно удобно – их желания имеют свойство быстро пропадать. Лучше отрубить себе руку, чем впасть в зависимость от женщины». Иветта была покладиста, ненавязчива, но вместе с тем слишком суха, чтобы Дитрих мог прибегнуть к ее помощи – для этой цели существовала Ангелика. Фрау Штернхаген находилась в его распоряжении, и он был удовлетворен покорностью женщины.
- Вы знаете, - продолжал Пауль, обращаясь к своей прекрасной собеседнице, - возможно, то, что я сейчас скажу, покажется вам сущей глупостью, но все, кто встречал Дитриха, меняются помимо своей воли. Я тоже изменился. А сейчас даже не могу понять, откуда во мне такая холодность. Вы тоже изменитесь, поверьте.
- Не тревожьте его, рассуждая о собственной слабости. Это целиком ваша вина, и пусть она останется при вас, - поучающим тоном заметил Аксель.
Дитрих спустился вниз на две ступеньки и, споткнувшись, едва не упав, ухватился за перила.
- Что там случилось, - отрешенным голосом спросила Иветта, взглянув в сторону лестницы.
- Этого еще не хватало! – в свою очередь сквозь зубы процедил Пауль и быстрым шагом направился к Акерманну.
Он не ожидал, что Дитрих проснется столь рано, и рассчитывал позавтракать в спокойной обстановке. Было около семи, Фитцель прибыл час назад.
- Что произошло? – нервно стукнув ладонью по стене, спросил Габен, смотря на Акерманна снизу вверх, а тот все еще стоял, вцепившись в перила. – Спускайся, отец Аксель приехал. Или ты предпочитаешь находиться здесь?
- Я никуда не пойду, поэтому потрудись позвать его.
- О Дитрих! Что за комедиантство, спускайся, - Габен поднялся на несколько ступенек и попытался взять его за руку.
- Оставь меня! – крикнул Акерманн, подавшись назад. – Ступай и позови его.
- Как хочешь, твоя воля, - быстро сдался Пауль и ушел.
- Предвестник заразы! Посмотри себе под ноги – туман… зеленый туман над неспокойными водами, а вода разливается. Зараженный воздух… Он один спасет нас. Веди нас, наш пастырь, - заговорил Дитрих, комментируя возникшее видение.
Он не сдвинулся с места, когда Фитцель через несколько секунд подошел к нему. Как только он окликнул Акерманна, тот сразу же поднялся со ступенек, на которых сидел, глупо смотря перед собой.
- Очень рад тебя видеть, Дитрих, - произнес Аксель, приветливо глядя на него и невольно вспоминая их последний разговор, не выходивший много дней из головы – он приготовился к худшему: оскорблениям, ставшим привычными, и угрозам.
Однако на сей раз Дитрих полностью пребывал во власти Отчаяния, и расположение духа, в котором он находился, не давало права в чем-либо обвинять Акселя. Он не забыл ни единого слова, что произнес во время из предыдущей встречи, ему нужна была помощь, и он решил ее потребовать. В этот момент Акерманн и не думал о раскаянии, мысль о коем еще недавно мучила его, не хотел извиняться за свою бессердечность, за бестактные выходки, которые учинял не в силу дурного характера или прихотей, но, попав в рабство, будучи зависимым собственным сознанием от болезни, расщеплявшей его душу.
Дитрих стоял и дрожал. Пальцы его стучали по деревянным перилам. Он почти что упал перед Фитцелем на колени, но тот удержал его, подав руку. Дитрих положил голову ему на плечо и зажмурился. Наконец, поборов подступившее к горлу волнение, он с трудом выговорил:
- Убейте меня лучше, потому что я не могу больше… плохо, тяжело жить. Помогите мне.
Он уцепился за рукав Фитцеля и не мог пошевельнуться, пока тот гладил его рукой по голове. Священник находился в замешательстве, ибо никогда еще ему не было так сложно говорить с Акерманном. Он произнес первое, что пришло на ум:
- Дитрих, ты не должен думать об этом. Ты ведь еще помнишь то, как просил у меня совета, когда тебя что-то волновало? Я дам тебе совет, и ты успокоишься… Не надо вспоминать прошлое, в любом случае, оно полно разочарований. Пойми меня… Ты ведь всегда меня понимал, да? Ты многое забыл, но еще большее кажется тебе каким-то особенно страшным. И лишь это не дает тебе жить. Дитрих, мы не настолько бессильны перед прошлым, мы можем многое изменить, это так. Доверься мне…
- Что же делать, отец Аксель? – вперемежку со слезами проговорил Акерманн. – Увы, я ничего не понимаю. Даже когда вы пытались меня научить чему-то, я не осознавал всей ценности этого знания, хотя и слушал со вниманием. А теперь предал себя в рабство греха, потому что разуверился… Я не мог предотвратить…
- Что, что предотвратить?..
- Что-то страшное, это убьет окончательно мою душу, и я боюсь этого, потому что сам выкопал для себя яму, а сейчас хороню в ней собственное естество, и не могу остановиться. Я привык, я ослеп, я не способен к видению единственной спасительной истины, предал к забвению свою жизнь. Разве затем она дана мне? Моя душа умирает, и мне страшно. Господи, отец Аксель, кто очистит ее, кто снимет с нераскаявшегося грех?!
- Дитрих, твоя душа не может умереть. Господь милостив.
- Но я умираю! – почти рыдая, крикнул Дитрих.
- Ты не умрешь, и твоя душа – тоже…
- Я не готов покаяться! Прошу вас, не дайте мне умереть!
- Конечно, конечно, не бойся.
- Я знаю, я вас оскорбил, и вы можете сделать со мной все, что захотите.
- Нет, ты не сделал ничего дурного, ибо это от тебя не зависело.