Новая деонтология. Глава 5. Жизнь без декораций
- Как Дитрих? Я с радостью сделаю все, что нужно.
- Моя голова болит. Я замучился. Поводите руками надо мной, возможно, это поможет.
Фитцель молча встал, подошел к кровати и, когда Дитрих закрыл глаза, принялся водить руками в воздухе. Быть причастником детских игр, в которые его втягивало безумие Акерманна, было еще сносно.
- Все, можешь открыть глаза.
Аксель вернулся на свое место, а Дитрих произнес:
- Ответьте мне на один вопрос – зачем я вообще родился?
- Ты уже не жалуешь жизнь?
- Вы все равно этого не поймете. Я не приспособлен к жизни. Горе тому, кто появился на свет существом, по складу души своей обреченным на страдание от множества дилемм, неизбежно встающих перед ним. Знаете же, что бывает с неприспособленными к жизни. Тут есть два выхода, ведущих к одному итогу – или их убивают, или они сами разделываются со своей жизнью, потому что из-за собственной неприспособленности они не выдерживают нагрузок, тех, которые обычный человек порой и не берет во внимание.
- Да когда же, Дитрих, ты, наконец, скажешь прямо? – Аксель всплеснул руками. – Что тебе нужно?
- Что мне нужно? – подняв голову и посмотрев в потолок, переспросил Акерманн.
- Да, - быстро взяв себя в руки, кивнул священник.
Это подтверждение вызвало у Дитриха саркастическую улыбку.
- Вы недогадливый…
- Прошу тебя, расскажи мне все, как есть. Неужели тебе не надоело увиливать от таких простых вопросов? Я чувствую, что настало время, когда нам нужна исключительная ясность. Хотя я и понимаю тебя, все же мне хотелось бы, более всего хотелось бы, услышать это из твоих уст.
- Вам доставляет удовольствие пытать безоружного?
- Помилуй, Дитрих, ты подумал, что я насмехаюсь или нарочито спрашиваю глупости? Но ты же понимаешь – это не насмешки, не время сейчас веселиться.
- Вот здесь вы правы, отец Аксель, совершенно правы.
- Ну, хорошо, если ты не хочешь больше говорить об этом, - пользуясь молчанием Дитриха, проговорил Фитцель, - то я не буду спрашивать.
- Окажите милость.
- Ты прав, зачем повторять то, о чем мне известно – это все условности.
- Но все же вы требуете уточнения этих условностей. Вот это сущее растрачивание времени. Почему для вас, людей, так важны условности – целый искусственный мирок в большом искусственном мире. Но вот может вы, святой отец, еще и живете в естественном мире, поэтому вам я прощаю такую слабость. Пусть она будет – это даже к лицу великим людям.
Аксель улыбнулся и произнес:
- Ну, уж я-то ничем еще не прославился.
- Я не упомянул здесь о прославленных людях, я сказал о великих.
- Такой титул определенно нужно заслужить.
- Вы заслужили, да.
- Чем же, Дитрих? – все еще слегка улыбаясь, спросил Фитцель.
- Пожалуй, вы должны знать. Вы самый плохой актер, каких я когда-либо встречал. Мне, любителю справедливости, это словно мед на душу, как любят некоторые выражаться. А на лицах других вижу одни только театральные маски, - точно сбившись с мысли, которую излагал, Акерманн добавил: – И еще я вам завидую. Вы обитаете в хорошем мире.
- Дитрих, ты говоришь так странно.
Священник чувствовал, насколько тот отдалился от него: речь стала язвительной, с подозрительным оттенком чопорной официальности вперемежку с наивной или брезгливой насмешкой, доверие ослабело, а, может быть, пропало вовсе. Сознавать эту неминуемую и наконец наставшую перемену было Фитцелю больно.
- Ты же знаешь, - продолжал он, - что мне не может быть хорошо, пока я чувствую, как… Боже мой, что творится с тобой…
- Рано ли, поздно ли – вы меня покинете и отправитесь туда, в мир людей, в ваш дружелюбный мир людей, где вам хорошо, а я останусь здесь со своей действительностью. Прискорбно, правда? Вам не удастся меня спасти, потому что мы живем в двух разных мирах, и как бы одному из нас ни хотелось увести другого в свой мир, ничего не получится. Я опять, опять вынужден существовать на периферии жизни! За что, скажите, за что меня прогнали? Вы же священник, вы должны знать.
- Я должен знать это? Но ты спрашиваешь, а я даже не представляю, что тебе ответить…
- Как? Вы живете с ними, с людьми, вы знаете самые сокровенные уголки в их душах, они приходят к вам и выкладывают все начистоту…
- Они приходят не ко мне, они говорят с Господом.
- Но вы свидетель этого разговора, вы знаете их, как ни кто другой, поэтому я и спрашиваю у вас. За что меня так ненавидят? Нет, постойте, я даже скажу лучше: за что мне это? Если жизнь – великий дар, мне не нужна она, я отказываюсь, если свобода – дар, я прошу отнять ее у меня совершенно – я схожу с ума, когда передо мной встает выбор. Да, да, отец Аксель, это понятие еще знакомо мне! Но я не приспособлен к жизни, к выбору! Мне дали жизнь, но никто не научил меня, как жить! Странная, подлая закономерность, отец, мне оставляют все самое сложное, зная заведомо, что с этим я не справлюсь. А лишить прав так легко, лишить возможности обороняться – еще проще! И из чего это проистекает?
- Из чего, Дитрих?
- Ха! Из-за непонимания и неведения. Осознавать порой бывает тяжело и это – их единственное оправдание, - и я не выдерживаю иногда такого груза. Вы можете представить, что лучше, может быть, принять данность, но при этом не пытаться осознать, лучше выбрать, но не задумываться о том, как бы вы жили, если склонились бы к противоположному. Неуемная тяга человечества к удовольствию – вот, что не дает нам покоя, когда мы стоим перед дилеммой. И об этом уже много сказано… Не ставьте передо мной выбора – мне больно.
Акерманн замолчал и принялся тереть рукой глаза. Потом он проговорил:
- Вы выполняете надлежащим образом свои функции, потому что не разбираетесь в том, что стоит за, по другую сторону теологии. Мои суждения отличаются непоследовательностью?
- Отнюдь.