Новая деонтология. Глава 5. Жизнь без декораций
По прошествии нескольких дней Фитцель получил возможность ближе познакомиться со Штернхагенами. Пока Дитрих мучился горячечными размышлениями, лежа на кровати, Пауль пригласил Ангелику прогуляться по саду, а Рихард с Акселем остался дома, предпочитая свежему воздуху атмосферу теплой гостиной. Господин Штернхаген оказался интересным собеседником и первые полчаса с упоением изливал душу перед Фитцелем, рассуждая о том, как обидно созерцать процесс вырождения науки и искусства, ибо он, будучи приверженцем старых традиций не только в медицине, но и в жизни вообще, весьма негодовал, видя нынешнее небрежное отношение к творчеству и ко всякого рода умственным занятиям.
- Меня печалит, - говорил он, - отношение, с которым сейчас берутся за науки. Посмею сказать, что такая зараза процветала во все эпохи, да и сейчас спустя рукава берутся за знание и думают о нем с небрежением. Публика стала менее взыскательной, она лишена придирчивости, нетребовательна. Непритязательный вкус царит в умах лучших людей. Потреблять все подряд без разбору – не аристократично. Это признак оглупления со всех сторон: слепота, потемки разума, не способного различать благоутробное знание от вреда научной ереси, либо же упадок критичности к собственным амбициям и непочтительное отношение к науке.
- Что бы там ни говорили, но многие лучшие идеи рождаются из критики.
- Да, разве критики питаются падалью, как принято говорить? Скорее это прерогатива археологов, критики же изничтожают власть живых фактов, гипотез.
Потом разговор плавно перешел на тему, особенно беспокоящую Фитцеля – до сих пор он не мог без волнения говорить о Дитрихе. Дабы помочь самому себе избавиться от внутреннего нервного напряжения, он начал с весьма пространного вступления:
- Век за веком проходил, эпоха за эпохой, рождались и гибли цивилизации, но согласитесь, как мало в них находилось слов для несчастных, подобных ему. Они апеллируют к пустоте и порой просят чего-то чрезмерного, которое является излишним для нас и таким необходимым видится в их глазах. Среди людей немного встречалось таких, кто мог бы припасти для тех мучеников эти излишки.
- В этом вы, безусловно, правы. Но даже так мы не знаем, как им помочь. Признаваться в беспомощности для врача – недопустимое дело, но от вас-то мне нечего скрывать.
- Тогда я разрешу себе предположить, что вы не сдвинетесь с места, если будете отождествлять душевные болезни с болезнями, в основе коих лежит физический дефект мозга. Господин Кун навел вас на такую мысль, и вы ей придерживаетесь?
- Нет, не он, если вы имеете в виду идею смотреть на душу материалистически.
- Тогда послушайте, если бы можно было назвать душу материалистической субстанцией, найдены были бы причины нарушений в материи, как это происходит, допустим, при внешней травме головы, при малярии, когда материальные воздействия приводят к нарушениям в структурах мозга, благодаря слаженной работе коих, его функции не были изменены. Вы же до сих пор спрашиваете себя: почему они заболевают? И вам никогда не найти того, какой механизм «ломается» в мозгу, когда человек узнает, например, о том, что дни его сочтены. Почему он вдруг сходит с ума от отчаяния и ужаса? Разве страх оказывает какое-то физическое воздействие? Вы понимаете, что нет, что это – боль души. Даже если вы и скажете, что причина суть душевная травма, вам и на ум не придет изменить подход к лечению, но вы же лечите не оболочку, не мозг, а душу. Быть может, я вправе утверждать, что психологические подходы, о которых трубят нынче на каждом углу, немыслимы, покуда используются изолированно от духовных. В первом, в вашем, случае применяются изобретенные человеком способы.
- Позвольте, мы владеем какими-то иными?
- Сейчас, дайте мне закончить. Чтобы прикасаться к душе, тем более к душе страдающей, вам надобно действовать сообразно с ее природой – не травить порошками тело, не критиковать, но, прежде всего, помогать освобождаться от греха.
- Но только не для господина Акерманна! Вы намеренно, отец Аксель, обошли вниманием такой терапевтический прием как сочувствие? Вы были сострадательны к нему, но, увы, как видите, болезнь оказалась сильнее, и теперь он не признает вас.
- Я задел его гордость. Вы, вы, господин Штернхаген, должны были указать мне мою ошибку, ибо негоже священнику учить врача, как ему поступать с больным.
- Думаю, неприемлемо с вашей стороны выказывать сочувствие, если оно оскорбляет его.
- Я действительно не думал о том, что унижаю Дитриха, я поступал неосмотрительно, а он это почувствовал.
- Но как иначе вы могли? С таким человеком невозможно найти общий язык, невозможно быть совершенно уверенным в том, что он вас уважает.
- Сочувствие оскорбляет его гордость – не более, а гордость это его болезнь. Мне стыдно за себя, ибо я не могу уничтожить в себе желание что-то делать, хотя и понимаю, прекрасно понимаю, что мое поведение кажется ему унижением, - после короткой паузы Фитцель продолжил назидание: – Душа создана Любовью, так зачем же вы забываете об этом? Любовь, любовь спасет их. И если многие из нас уже разуверились в бытии Божьем, то хотя бы обязаны помнить о любви человеческой! Я не могу заставить вас молиться за своих больных, но хотя бы любите их, ибо болезнь – причина и следствие греха в прямом и переносном смысле.
- Я бы хотел попросить вас кое о чем. У меня возникло подозрение, я надеюсь, это неоправданное подозрение, что господин Акерманн недоволен моим вмешательством. Вы очень хорошо его знаете, возможно, он скажет правду только вам…
- Вы хотите, чтобы я спросил у него об этом? – предположил Аксель.
- Да, пожалуйста, я хочу, чтобы в наших отношениях не было неискренности, поскольку его недовольство мной, если оно действительно имеет место, может сказаться на нашем взаимном доверии. Вы понимаете, в таком случае все мои старания окажутся напрасными.
- Я прекрасно вас понимаю, господин Штернхаген, и сделаю все, о чем вы попросите.
- Благодарю. То, как он к вам относится, это, вероятно, последний мостик, который может привести меня к правильному уразумению его состояния.
- Но с другой стороны, - заметил Фитцель, - это последнее, чем он дорожит.
- Надеюсь, - кивая, сказал Рихард, - все это не является фикцией.
- Сомневаюсь, чтобы Дитрих мог разыгрывать передо мной сцены доверия. Ложное доверие… Быть такого не может.
- Согласен. Когда вы видите его в состоянии аффекта, то понимаете, что он искренне уважает вас и нуждается в вашей помощи.
- Я сейчас пойду к нему.
- Мы с вами договорились, отец Аксель.
- Конечно.
***
Между тем Пауль и Ангелика неспешно прогуливались по саду.
- Время здесь течет так медленно, - проговорил Габен, - что если бы не частые отъезды в Заальфельд, я бы, наверно, умер с тоски.
Они свернули с дороги и пошли по направлению к часовне.