Новая деонтология. Глава 4. Предвосхищающий философа
- сплевывает горькую слюну, текущую от таких слов! И она же, клянусь, испытывает муки морального чувства вкупе с тягой к тому, на что плюет, что называет «саморазрушением», «уделом сходящих в могилу своего благочестия»! Я не люблю перетирать зубами все подробности и особенно распространяться об этом, потому как прекрасно представляю ход мыслей людей, слышащих из моих уст такое. Что вы там думаете? «Такой же, как и все эти средненькие школяры, ничтожества, продавшие имя философии. Да как он может?! Осквернитель!» - это у вас в мозгу? Но мы сидим здесь не затем, чтобы вести бесполезную полемику о нормах поведения таких людей, как я. Да и важно ли – все в прошлом, кому нужны подробности?
- И как удалось вам покончить с этой жизнью?
- А кто сказал, что я хотел с ней покончить. Нет, господин Штернхаген, меня устраивало бродяжничество, контрасты, которыми питался корень порока в моем естестве, я искал приют в садах нимф и греховодниц. Разве не смешно снимать маску изморенного покаянием и постом благочестивого студента и разделять со множеством глубоко несчастных, оскверненных душ земные радости, а потом ловко принимать прежний строгий облик и жить своей жизнью, очистившись до ближайшего вечера от этой вакхической грязи? Да, я думал, что это совсем неплохо, ибо ходил в те дома непотребства не ради пресловутого развлечения, а с великой целью, с благородным стремлением. Поймите, я изучал, не гнушаясь практики, но кто посмеет укорить меня – в анатомическом театре все стоит на практике и врач тоже марает руки, вдыхает зловонье, сгорбившись над тлением и смертью, еще недавно бывшими возможно человеком весьма счастливым. Так и я кланялся заразным душам – они не могли передать мне своей скверны, ибо я был еще чист помыслами, и увлекался, работа ведь иногда приносит удовольствие, но дух мой не отпускал души и я владел своими же похотями. Вы спросили меня, как я покончил со всем этим.
- Да, если вы не возражаете.
- Отчего же? Охотно поведаю об этом. Я выполнил свою работу и ушел, а вы ожидали чего-то большего?
- Господин Акерманн, я не имею морального права пытать вас такими вопросами, - начал Рихард, но Дитрих поспешно проговорил, предвосхищая его слова:
- Да ладно вам! Вы хотите знать, к чему же я пришел, что извлек из своей практики, для чего же собственно проводил эту «работу»? Это признаюсь, непростой вопрос. Конечно, мною во многом управляли инстинкты, почуявшие так некстати вольный воздух, но я усмирил их, а потом понял, во многом лучше познал мир падшей души, я копил жизненный опыт, если хотите. Видите, все не так сложно, все просто, господин Штернхаген. В итоге я почувствовал, что исследовал все, дошел до предела, до красной черты, переступив которую лишусь возможности наутро вернуть себе свое лицо, но вкусив отравленный плод, учтиво преподнесенный мне призрачными чаровницами, сочтусь с ними. Пришлось спешно капитулировать. Поэтому я не испытываю к себе отвращения, я знал, когда остановлюсь, дошел до конца и остановился, не коснувшись земли, а, следовательно, не позволил падению дотронуться до моей сущности. Потому что я в действительности искал истину даже там, куда никто из «добропорядочных» философов не забирался с багажом подобных помыслов и чаяний. Знаете, я перестал быть откровенным философом, когда заменил понятие «жажда познания» на «жажду нравоучений». В конце концов каждый несовершенный философ – большой себялюб: он маскирует «жажду поучительства» под идею «как достигнуть общечеловеческой истины». Для большинства философия – это проталкивание в свет субъективизма, это пользование единственным затертым набором понятий, доступных любому проходимцу, решившему помудрствовать, или ради интереса, так из мальчишеского любопытства открыть книгу с вопросами «чья логика убедительнее?» Я счастлив, что могу сказать – я пачкал руки в стандартном наборе понятий, но и действительно познавал, исследовал, даже, как видите, додумался до того, чтобы признать свое поражение на философском поприще. «Чистокровные философы», «дети познания», «слуги истины» - я к ним относился.
- И что же заставило вас перестать быть таковым?
- Как это часто происходит, я сам ударился в апологетику… Потом, вы знаете… поняв, что не способен довести дело до конца, возжелав высокого, непосильного, превратился в жалкого, никому, даже себе, не нужного статиста. Теперешний «человек» противен. Неужели он не претерпевает известного вырождения, поглощенный своим поистине иллюзорным бытием, который им самим назван «простой действительностью». Неужто эта пресловутая рутина не сделала людей мелочными, падкими на каждое «за» и «против», они разучились не реагировать на мелочи. Да, они претендуют на знание более тонких натур, но это их лживая тонкость суть разболтанность механизмов устойчивости их внутренних основ, а они говорят, что стали «цивилизованнее», нравственнее. И они обвиняют в «зверстве» тех великих, которые исследовали, не взирая на предрассудки, но порой даже ведомые ими. Новый человек, интересы коего вы с таким трепетом оберегали, потерявший постоянство, потерял целость своего естества. Посмотрите, на что ныне принято растрачивать то, что имеешь: дар слова – говорить о преходящем; дар разумения – смеяться над неразумными; дар свободы – предавать себя в плен греха и смерти; дар жизни – убивать мирским дух; дар познания – изучать созданные самим собой миры; дар любви – осквернять эгоизмом; дар богопознания – предать своего Бога. Мелочные, растраченные личности – они даже уже и не личности-то, великий повод рассмеяться – они считают себя счастливыми, думают, будто живут, не замечают, что порабощены этим искусственным миром, от коего, по их же словам, не избавиться. Они заполняют своими телами пространство, суетятся, падают жертвами своих же устоев. Возведите глаза к Небу и к небу и узнаете, что такое жить! Да и сами ценности жизни, что это за смех? Они стали малодушны, изнежены, их повергает в шок и панику даже самое ничтожное замечание, раздуваемое нынче до размеров катастрофы – так живут! (с иронией) Что это? Следствие безделья, снижение барьера невосприимчивости, болезненность, патологическая чувствительность, вырождение? И да, и нет, ибо все это есть, если оно в бытии «рядового человечка», грызущего искусственную правду своей жизни, можете называть его приверженцем материи, и острый ужас от осознания чудовищности заблуждения у человека – их противоположности – пришедшего из того времени, которое жило цельными вневременными идеалами. Вы понимаете, это возмущение души того, кто жил доселе на земном небе и кого спустили на земную землю – он должен привыкнуть, смириться или умереть! О, кто подаст мне смирения?! Ибо без него я умираю! Вот крайность «мыслителя» и карикатурные крайности «рабов искусственного мира» суть катастрофа из-за того, на что мыслитель и внимания-то не обратит. Да, господин, но не по высокомерию, не из страха тоже сделаться рабом, а по велению своего долга.
- Все это весьма разумно.