Новая деонтология. Глава 4. Предвосхищающий философа
помышлял о том, чтобы угождать сумасшедшему, каждый новый день требовавшему от своего друга все более несуразного поведения. Тот, очевидно, считал, будто подобную «распущенность» может сломить лишь ни в чем не уступающий ей грубый натиск, решил поменяться с Дитрихом ролями, взяв на себя нелегкие обязанности надзирателя. Запирать Акерманна в комнате – это было для него удобнейшей репрессией. Вскоре он заметно присмирел, начал с еще большим презрением относиться к людям. Пауль остался доволен полученным результатом, ради которого столь долго терпел унижения, и с этого момента более не позволял никому критиковать избранную им линию поведения. Над несчастным слабоумным он имел интеллектуальное и физическое превосходство, а «размягченная» воля Дитриха впала в полное подчинение пред лицом произвола Пауля. С одной стороны ею владел человек, с другой – болезнь. И первый распоряжался ее владельцем по собственному усмотрению, отдавая предпочтение все тому же натиску, который однажды в лучшем свете показал свои немалые достоинства.
Габен был готов уехать из Эмдена этой же ночью. Стоя на пороге и провожая гостей, он сам, едва не обезумев от такой сцены, выставившей глупцом его самого, дюжину раз просил извинения и заверял их, что непременно зайдет в ближайшее время и снова объяснится. Он почти не надеялся на то, то Штернхагены согласятся иметь с ним дело, а тем более говорить об Акерманне, однако, Иветта поспешила успокоить его. Женщина, быстро пришедшая в себя, заверила Пауля в своей благосклонности и позволила ему или Фитцелю приходить в любое время – она всегда готова выслушать настоящую историю Дитриха, даже если ее пытались столь безрассудно скрыть.
К утру у Акерманна поднялась температура. Он лежал, не шевелясь, укрытый тремя одеялами, и смотрел в потолок.
Его примитивные представления о грядущем возмездии породили целый мир, истоки которого вели все к тому же Отчаянию. В ряду непонимания, сомнений и одиночества, меланхолии и печали припадки сумасшествия неизменно играли главные роли, приводя Дитриха в ужас. Да, его потянуло к чему-то запрещенному, заведомо недосягаемому, и в конце концов он дошел до полного безумия, до галлюцинаций. Последние обманывали Акерманна и, конечно, не ускользали от внимания Пауля. Неясности, касающиеся состояния сумасшедшего окончательно рассеялись в голове Габена, когда он понял, что на самом деле значила для Дитриха Иветта. Спутать фрау Штернхаген и Элеонору смешно и просто. Габен решил поговорить с ним, хотя и не надеялся на успех. Войдя в комнату, он напустил на себя строгий вид и подошел к Акерманну.
- Пауль, я не чувствую своего тела, отделимо одно сознание, знаешь как можно отделить мякоть от косточки. Я – это мысль, а все остальное сливается с тем, что здесь, что вокруг с постелью, стенами и полом. Каков я есть сейчас, что со мной, а? – проговорил он, не отрывая взгляда от потолка.
Глаза его блестели, и казалось, что малейшее движение вызывает у него боль.
- Что ты говоришь? Ты такой же, как всегда, - нерешительно ответил Габен. – Думаю, нужно пригласить врача.
- Это так необходимо?
- Если ты против, то можно обойтись и без этого. Не притворяйся, я знаю, что ты всю ночь не спал из-за головных болей. И сейчас, коли тебе угодно знать, ты мало чем отличаешься от покойника.
- Пауль, мне страшно, если я сойду с ума, то точно умру. Я больше ничем не буду владеть. Растворение… Нет, это не имеет значения, это даже интересно – весь мир на плоскости зрения…
Габен в душе усмехнулся. Вновь Дитрих отказывался признавать свое помешательство.
- Потому что от меня ничего не останется, - продолжал он монотонным голосом. – Я все растеряю, остается пустота, но даже такая, в которой нет ее самой - послепустота. Ничего моего нет, только мысль и еще голос, зрение и слух. Пауль, мне тяжело дышать. Где Элеонора?
- Она умерла три года назад.
- Холодно сейчас наверно… Где она?
- В могиле.
- Мне нужно ее видеть, - после небольшой паузы произнес Акерманн. – У меня не будет страха, ибо я лишился всего. Люди боятся, потому что не терпят мысли о том, что все потеряют. Хотя бы это, Пауль. Внутри ничего нет. Может мой страх какой-то другой природы, но это совсем другой страх. Мне нужно видеть Элеонору. Что ты наделал?
- Ты не в своем уме! Я больше не хочу спорить с тобой! Если тебе угодно, ты можешь хотя бы весь день изводить меня подобным бредом, но от этого Эль не вернется. Ты понял? Смирись!
- Ты ее убил, да? Ты ее убил. Ты меня здесь держишь, чтобы беспрепятственно покушаться на чужие жизни! – громче заговорил Дитрих, все еще не осмеливаясь посмотреть на собеседника.
- Ты можешь идти. Ступай, я тебя не держу! – тоже повысил голос Габен.
- Так ты убил?
- Не убивал я никого! Ты что уже говоришь о госпоже Штернхаген что ли?
Тяжело задышав и повернув голову набок, почти плача, Дитрих проговорил:
- Если не ты… тогда я убил. Опять, все уходит, опять.
Габен стиснул зубы. Акерманн рассмеялся и добавил:
- А знаешь, я тебя не виню, потому что это действительно я сделал! Ха-ха! Тебе такое и не приснится! Потому что я имею право на это, а ты нет, потому что ты от рождения предназначен для того, чтобы прислуживать людям более искушенным в жизни. Я прожил три жизни, Пауль, а тебе Бог дал только одну, да и той ты не достоин, уйди отсюда, осквернитель!
- Я-то уйду, только уйду и больше не вернусь, тебе стоит поразмыслить над своими словами, если ты еще способен на это!
- Вот она и попалась, малодушная твоя душа! Душа малодушного человечка, бездомного и жалкого! Она умерла давно, потому что она не избранная – у Эль тоже была одна жизнь. Смертники, вам здесь со мной не место! Ты действительно веришь в бессмертие души?
- Верю. Ты и сам это знаешь.
- Так почему же обманываешь меня?!
- Боже, упаси! Дитрих, в чем я тебя обманул? – возмутился Габен, готовый спорить с кем угодно, даже с сумасшедшим.
- Элеонора. Что же мне делать! Проклятье, нет, это ты виноват!
- Поговори с Иветтой. Это я тебе позволю.