Новая деонтология. Глава 2. Оправдание Акерманна

-  Черт тебя возьми, Дитрих, открой, или я, клянусь, выломаю эту деревяшку! Открой, довольно издеваться! – орал он не своим голосом.

Еще несколько книг полетело в окно, а Дитрих, перестав смеяться, подошел к дивану и без сил повалился на него.

-   Ты что там, из окна прыгаешь? Открой же! Последний раз говорю! – охрипшим голосом пригрозил Габен, продолжая рваться в комнату. – Ты не имеешь права закрываться! Делай, что хочешь, только открой!

Прошло еще две минуты, но Акерманн не отвечал, только изредка до уха Пауля доносились его мученические стоны. Устав от бесполезной болтовни, он пару раз ударил по косяку, потом в дверь, и она, треща, открылась. Распахнув ее до конца, Габен увидел, что представляла собой несчастная комната: повсюду были разбросаны книги, посередине громоздился шкаф без дверок с искореженными полками, кое-где виднелись мелкие осколки стекла – два графина разбились вдребезги. Пауль, обойдя весь этот хлам, подошел к Акерманну, никак не отреагировавшему на его появление, и недвижно лежавшему на боку. Наклонившись над ним, он заметил, как у того по лбу течет струйка крови.

- Дитрих, ты меня слышишь?

Безучастный взгляд его выражал все то же удивление.

-   Боже мой, - растерянно произнес Габен. – Ты можешь встать?

Раздражение его мигом пропало, он достал белоснежный носовой платок и принялся тщательно вытирать кровь. Дитрих заморгал, приподнялся и положил голову ему на плечо.

-  Нужно все прибрать, пойдем в кабинет. Не волнуйся, ничего страшного, я распоряжусь, чтобы об этом позаботились.

От Пауля нельзя было ожидать сверхъестественного сострадания. Он помог Дитриху, нервно сжимавшему его холодную руку, подняться и повел к лестнице. Спускаясь вниз, Габен вспомнил вдруг об одной старой идее. Он размышлял о настоящем, нисколько не заботясь о грядущем, но настоящее становилось для него почти невыносимым, но он продолжал оставлять без внимания намеки доктора Цвиллера, говорившего об известных заведениях для умалишенных, или отвечал решительным отказом. Врач же взял с него обязательство заботиться о душевном состоянии Акерманна, дабы он не навредил своему окружению. Сейчас Пауль всерьез задумался над этим разумным советом.

Остаток дня он решил посвятить отдыху и слежке за прислугой, на которой лежала забота относительно наведения порядка. Дитрих же, чувствуя угрызения совести, не решился покидать кабинета. Порой его настроение менялось столь стремительно, что Пауль переставал понимать его совершенно. Еще недавно пребывавший в более чем жалком состоянии, на следующее утро Акерманн казался хладнокровным и равнодушным ко всему человеком. Он, еще вчера требовавший жалости к своей персоне, теперь даже не обращал внимания на слова Пауля, в которых, быть может, впервые за долгое время звучало искреннее сочувствие.

За завтраком Габен предпринял попытку отговорить Дитриха встречаться со Штернхагенами. Он не привык играть роль жертвы и гнул палку в свою сторону. В глубине души он понимал, что все его усилия обречены на провал, но, однако, не собирался сдавать без боя свои позиции. Пауль руководствовался собственными принципами, а уступить Дитриху в очередной раз означало для него признать личное поражение.

-          Что ты намерен делать? – спросил он, наливая зеленый чай и глядя исподлобья на сидевшего напротив Акерманна.

-          У тебя плохо с памятью, мой дорогой друг, - усмехнулся тот в ответ.

-          Да, поэтому я и спрашиваю у тебя.

-          Что же, мое христианское сознание говорит, что я должен сжалиться над тобой, видя этот недостаток. Не к этому ли призывал меня отец Аксель? Они, надо сказать, похожи друг на друга.

-          Кто они?

-          Религиозные деятели, кто же еще. Как, впрочем, и остальные, одержимые идеей! – Дитрих поднял руку, желая подчеркнуть последнее слово, которое произнес с нарочитой выразительностью в голосе.

-          Скажи это отцу Акселю, когда он приедет.

-          Непременно, он уже дважды пренебрегает мной, так пусть слышит правду! Неизвестно, когда представится новый случай.

-          Чем еще он тебе не угодил?

Паулю было непривычно слышать столь нелестные отзывы о Фитцеле, тем более от человека, который уважал и любил единственно священника!

-          Оставь это. Я предпочитаю абстракцию.

-          Ты несправедлив.

Габен редко вставал на сторону Акселя, который мешал ему, словно кость в горле, не позволяя говорить то, что каким-либо образом противоречило христианской морали, но сейчас не мог не защищать интересов Фитцеля, ибо в противном случае ему пришлось бы согласиться с умозаключениями Дитриха.

-          Для тебя справедливость – это ползание на коленях? Это требование милости? Все же верно когда-то сказал отец Аксель, - Акерманн на секунду задумался, а потом процитировал по памяти слова священника: – Не говори с «высшими», ибо они не поймут тебя. Так к чему гоняться за призраком, которым все равно не завладеешь? Если будешь пресмыкаться пред ними, обречешь себя на страдание.

-          Я не могу понять тебя до конца.

Слова Пауля привели Дитриха в болезненный восторг. Он засмеялся, качая головой, а потом произнес:

-          Нет, друг! Никто меня больше не заставит страдать. Довольно я мучился. И из-за чего? Als Ergebnis des Kleinmuts und der Gleichgültigkeit anderer Leute*.

Он замолчал, с презрением глядя на Габена, а тот был уверен, что все его слова – секундная бравада. «Через час ты все забудешь и приползешь ко мне», - он знал, что в действительности требовалось Акерманну – сочувствие. Дитрих же продолжал:

-          Мне теперь не нужно, чтобы ты меня понимал. То, чего вы не понимаете – ваша печаль, больше не моя. Я это знаю, и если кто не хочет слушать, пусть варится в собственных проблемах. Они меня обвиняют, не понимая моей души, они, однако, знают, куда ужалить. И я мучил себя в то время, когда они лгали! А потом каялся и желал себе смерти – от боли. Никто не придавал моим словам особого значения, а я готов был умереть, умереть ради них всех, лишь бы они познали! Больше я этого не требую ни от себя, ни от кого-либо. Никто не заставит меня заниматься самоуничижением. Чего я добиваюсь, издеваясь над своей несчастной душой? Даже ты наплевал на меня именно тогда, когда я ждал оправдания.

-          О чем ты говоришь? – немного возмутившись, спросил Пауль.

У тебя действительно плохая память. Ты обвиняешь меня в жестокости и эгоизме по отношению к Штернхагенам, смеешься надо мной. И не противоречь! Одному Господу известно то, с каким помыслом я хочу

Подписка на рассылку