Новая деонтология. Глава 2. Оправдание Акерманна
- Хорошо. Я непременно буду.
- Тогда, до встречи.
С этими словами пожав руку соседу и подтолкнув невесту так, что она успела только улыбнуться на прощание, Рихард стал спускаться вниз по широким ступенькам. Пауль, стоявший за дверью, резким движение закрыл ее и направился к кабинету, не говоря ни слова, но Дитрих остановил его вопросом:
- Я сделал что-то не так?
Не удостоив Акерманна ответом, Габен вышел из гостиной. Как только он покинул помещение, Дитрих выглянул в окно, однако, Штернхагены уже успели обогнуть дом и скрылись из виду.
Вернувшись к себе в спальню, он стал перебирать книги, громоздившиеся повсюду: на полу, столе, полках, но делал это совершенно без умысла, просто перекладывал их с места на место. Он думал: «О, даже эти люди! Они были почти рядом, разговаривали, улыбались, решали какие-то проблемы. Они жили!» Вскоре пустое занятие надоело Дитриху и он спустился в кабинет к Габену. Тот сидел, окруженный свитками, бумагами и изучал какой-то документ. Акерманн подошел и встал напротив него, упершись руками о крышку стола.
- Ты собираешься к ним идти? – словно почитав его мысли спросил Пауль. – Отвечай, пожалуйста!
- Да, мне нужно забрать книгу.
- Сдается мне, у тебя в этом деле другой интерес.
- Я должен это сделать.
- Что сделать?
- Забрать книгу, - механически, не думая, не сводя глаз с чертежа, лежавшего перед Габеном, повторил Дитрих.
- Хочу предупредить тебя как друга, не пытайся дурить им головы. Я этого не допущу.
- Что ты имеешь в виду?
- Что ты имеешь в виду? – дрожащим голосом, передразнивая Акерманна, произнес Пауль. – Ты прекрасно знаешь, что я подразумеваю. Я отлично все видел в щелку, как ты мило обходился с госпожой Штернхаген. Если ты еще не осознал своих действий, их мотивов, то я тебе доходчиво расскажу… Что ты так смотришь?
Дитрих перевел глаза на него и он прочел в них ложное понимание. Иногда Акерманн боялся Габена, представляя себе, что однажды, не сдержавшись, он перейдет от безобидных угроз и упреков к решительным действиям. Видя раздражение, с коим Пауль говорил, Дитрих все больше начинал чувствовать себя ничтожным и беззащитным. Теряясь совершенно, он не мог произнести ничего внятного в свою защиту. Габен успешно пользовался таким замешательством и был готов обвинять его во всех грехах, какие только мог выдумать.
- Тебе лучше оставаться таким, каков ты есть, - продолжал он. – Я не хочу, чтобы ты обманывал этих людей, пряча свои умственные недостатки.
- Разве я обманываю кого-то? Почему я должен оправдываться? А если и должен, ты делаешь это для меня невозможным, – еле слышно произнес Акерманн.
- Что? Не цепляйся к словам! Мне не хочется подыгрывать тебе, охмуряя этих людей. Да и что это! Мне жаль их. Да, их, мой дорогой глупый друг!
- Во мне не так… Что во мне не так?
- Послушай, пожалуйста, - Габен посмотрел ему в глаза и, нарочито выдержав небольшую паузу, закончил: – Я буду против…
- Что со мной не так? – перебил его Дитрих, задрожав всем телом и прижимая руку к глазам.
Неожиданно Габену в голову пришла гениальная мысль и он сказал:
- Люди, с которыми все в порядке, не бросают в прохожих книги!
Акерманн еще какое-то время стоял не двигаясь, открыв рот и переминаясь с ноги на ногу, потом вторично поднял руку, как бы желая что-то сказать, но все же не вымолвив ни слова, удалился, оставив дверь открытой. Дойдя до середины коридора, он остановился, прислонился к стене и тихо засмеялся. Слова Пауля вынудили его вспомнить о том, кем он был на самом деле, но не понимал, почему слышит эти слова из его уст. Да, он был тяжело болен и ему приходилось противостоять искусственно созданному миру в своей голове, и он не думал отступать от этого противостояния. Светлые промежутки перемежались с явным помутнением рассудка, и Габен бессовестно напомнил этому несчастному о том, что рано или поздно он вступит в ту полосу, от которой бежал, безотчетно ожидая помощи, но в реальности слыша лишь критику, которая будет мучить помешанный разум галлюцинациями, необъяснимым страхом, бредом, потерей, наконец, всякой способности возвращаться к здравомыслию. Он боялся этого и бежал от этого, он не мог оправдаться вовек, а Пауль всякий раз стремился вернуть его туда, откуда он вырвался, хотя и на короткое мгновение. Иная логика была чужда Акерманну.
- Нет милующего, - прошептал он, перестав смеяться и еще какое-то время чувствуя, как безысходная грусть овладевает его умом, а сознание теряет контроль над самим собой.
Держась за стены, он вернулся в спальню и закрыл дверь изнутри на ключ. Все, что он чувствовал теперь это – злость. Злоба, смешанная с отчаянием руководила им, а он еще смел минутой назад надеяться на Пауля! Какая глупость. Подбежав к полке, он стал сбрасывать с нее книги. «Все напрасно, неужели это я?» - думал Дитрих и молчал, не надеясь, что кто-нибудь его услышит, даже если он станет звать. Потом он поднял руку ко лбу, стал ощупывать лицо, размазывая текущие слезы. Как ему казалось, он достиг последней степени унижения своего человеческого «я» и теперь ему оставалось только безумие. Все эти людские законы, порядки, принципы убивали в нем личность окончательно. Его тайной мечтой было слышать: «Мы понимаем, что тебе плохо». Но никто не говорил этого, а слова Акселя постепенно превращались в обыденные заученные фразы. Таким образом, Акерманн все больше терял интерес к личности священника, уверяя себя в том, что этот человек заботится о нем для того, чтобы заполучить его собственность.
Схватившись за книжный шкаф, он принялся дергать его на себя. Зашатавшись, тот с грохотом рухнул, едва не придавив Дитриха. Он спокойно отошел в сторону, явно не понимая, что сделал, удивленно глядя на повалившийся шкаф. Несколько досок с треском сломались, содержимое полок превратилось в груду хлама. В дверь постучали.
- Дитрих, что случилось? - услышал он срывающийся на крик голос Пауля.