Психоанализ о бессознательном

О бессознательном говорят. Вы вправе нас спросить: о чем вы говорите, когда говорите о бессознательном? О нем гово­рят с тех пор, как Фрейд его назвал. Слово существовало до Фрейда, конечно, но оно обозначало совсем не то, что фрейдов­ское бессознательное, и мы это увидим.

Поскольку о нем говорят, необходимо, во-первых, суметь объяснить что это такое, во-вторых, доказать что оно существует. Как вы знаете, можно говорить и о том, чего не существует. Говорить о чем-то вполне достаточно для того, чтобы это нечто существовало в речи. Но это еще не значит, что то о чем говорят, существует в действительности. Древние говорили о призраках. Говорят также о душе, об ангелах, и даже о Боге. Возьмем понятие Бога. Тео­логия веками вещает о существе Бога для того, чтобы сказать, что есть Бог. Но когда задаешь вопрос, не о том, как опреде­ляется термин, а о том, существует ли его реальный референт, то теология поддерживает себя только верой. И еще можно увидеть, как на протяжении веков прилагались все усилия, что­бы доказать не существо, а существование Бога. Поэтому и необходимо определить что такое фрейдовское бессознатель­ное и доказать что оно существует, ибо без этого психоанализ был бы просто религией.

Присмотримся хорошенько, какого интеллектуального плана придерживался Фрейд. Его амбиция была научной амби­цией. Трудность заключается в том, что если наука — настоя­щая наука, образец которой являет физика, начиная с Ньюто­на — по праву хвастает тем, что вырабатывает знание на основе реального, то тем самым она теряет человека, того, кого назы­вает человеком. Крах так называемых наук о человеке, ставший уже общим местом и неоднократно повторяющийся, тому до­казательство. Объективные методы, перенесенные из точных наук в науки о человеке, теряют специфику своего объекта. Его сводят либо к крысе в лабиринте, либо к слюнявой собаке, от бихевиоризма Уотсона на Западе до условных рефлексов Павлова на Востоке — если обратиться к основным парадигмам, что в сущности одно и то же: научный редукционизм. В то же время это ненаучно, поскольку наука определяется тем, что приспосабливает свои методы к специфике предмета. Так назы­ваемые смежные науки — теория игр, а точнее теория вероят­ностей — находятся, разумеется, на другом уровне, нежели этот сциентизм. Они вносят, или, скорее всего, выявляют строгую закономерность в той области, где, казалось бы, царят неясность и неопределенность. Но их пред­сказания терпят неудачу в области индивидуального — един­ственного объекта внимания психоаналитика. Определим же, вместе с Фрейдом позицию психоаналитика. Это не позиция сциентизма,— пародии на науку,— заимствовавшего от науки только ее приемы и потерявшего свой предмет; и тем более это не позиция «пара»-наук, неспособных даже определить своего предмета. Фрейдовский психоанализ заимствует у нау­ки требовательность научного духа, предполагающего доказа­тельства, и применяет его к объекту, на первый взгляд, не поддающемуся объяснению, т. е. к говорящему существу.

К какому виду реальности принадлежит бессознательное? Когда мы, вместе с Фрейдом говорим «бессозна­тельное», мы употребляем это слово как имя существительное, а не как прилагательное, которое обозначало бы все то, что не является сознанием. Поле несознательного обширно, но оно лишено единства и как таковое не существует.

Бессознательное — имя существительное, не есть вещь. Оно не представлено в поле восприятия. Бессознательное не види­мо. Но, может, скажете вы, его можно услышать? Это более подходяще, поскольку Фрейд допускает такую возможность, начиная с техники, не имеющей другого инструмента кроме речевого обмена между клиентом и психоаналитиком. Но даже если допускать, что бессознательное можно услышать, то не в акустическом смысле термина. Его невозможно запи­сывать на кассете, ибо она хранит только высказывания гово­рящего. К нему мы пробираемся сквозь высказывания, читая между строк.

Эпистемологический статус бессознательного не очень от­личается ох многих категорий наук. От гравитации, например, в которой сегодня уже никто не сомневается, несмотря на то, что она ускользает и от прямого, и от опосредованного восприя­тия, но которая определяет такие гетерогенные воспринимае­мые явления как падение тел и траектория планет. Для психо­анализа, условия научного исследования не более эмпиричны, чем для физики. Они, скорее всего логичные: бессознательное не констатируется, а дедуцируется на основе констатируемого.

Проследим, каким путем пришел Фрейд к открытию бес­сознательного. Он идет от психического симптома к бессознательному. Симп­томы констатируются. Они входят в действительность как функ­циональные расстройства организма или мышления и стано­вятся причиной страдания для пораженного субъекта, более того — причиной жалоб. До Фрейда эти жалобы оставались упрямо непроницаемыми для ума психиатра. Но он не пошел прямым путем, от симптома к бессознательному. Он выбрал окольный путь через заросли сновидения, ошибочных действий и даже остроты. До него все это считалось малозначитель­ным и особенно несерьезным в глазах психиатров.

Почему он проходит через сновидения, ошибочные дей­ствия, остроту, когда для клиента, как впрочем, и для психоанали­тика, главное это симптом?

Отметим для начала, что этот маневр позволил Фрейду, избежать пути, предложенного исследованиями своего времени конца девятнадцатого века, а именно гипноз. Как известно, гипноз и, особенно, постгипноти­ческое внушение, сыграли большую роль в открытии бессозна­тельного; экспериментально доказано, что слова, приказ, полученные под гипнозом и неизвестные субъекту, мо­гут определить его поведение, несмотря на то, что он об этом ничего не знает. Надо было отказаться от гипноза, чтобы от­крыть психоанализ. Фрейд не захотел применять гипноз по разным причинам. Он говорил, что гипноз ему не по вкусу и что для этого ему не хватает таланта. Еще, по техническим причинам, поскольку результаты гипноза неустойчивы. Но, прежде всего, по причинам этического порядка, о которых мало кто говорит. Дело в том, что гипноз является техникой воздействия, не учитывающей доброй воли индивида и его право на знание. Она уподобляется применению власти, простирающейся от самых мягких методов воздействия до самых одиозных злоупотреблений идеологической пропаганды. Как можно одновременно порвать связь с идеоло­гическим тоталитаризмом и восхищаться гипнозом?

Фрейд останавливается на сновидении, ляпсусе, шутке, потому что в них он обнаруживает ту же структуру, что и в симптоме, несмотря на то, что они не являются патологичными явлениями и встречаются у всех людей. Таким образом, они доказывают, что бессознательное не является только осо­бенностью больной психики.

Все «образования бессознательного» объединяет то, что подобно симптому, хотя и в меньшей степени, они ускользают от самоконтроля. Как и симптом, они возникают помимо воли субъекта, сво­дят на «нет» его бдительность и становятся неуправляемыми. Всякий раз Фрейд методично доказывает, что их можно рас­шифровать и тем самым прийти к интерпретации. Интерпре­тация сновидений стара как мир, но их аналитиче­ская расшифровка — выдумка Фрейда. И все же между симп­томом и другими образованиями бессознательного сущест­вует принципиальная разница: симптом это константа субъек­та, в то время как другие образования бессознательного это явле­ния кратковременные и неустойчивые. С этой точки зрения симптом явление особое, исключительное.

Фрейд, шел от симптома к бессознательному через слово.

Это утверждение может казаться очевидным, если учесть, что расшифровка проводится посредством того, что Фрейд называл свободной ассоциацией.

На самом деле Фрейд не говорит о слове, он говорит об ассоциации мыслей. Но разве думать и говорить это одно и то же? Нет. Конечно, думают и говорят, используя один и тот же речевой материал, слова, но специфика речи заключается в том, что она обращена к Другому — это относится и к свободной ассоциации — и предполагает обязательный ответ со стороны Другого. Можно развивать много идей отно­сительно природы и особенностей речи. Мы же подчеркиваем только один пункт. Связывать бессознательное со словом и речью, значит иметь возможность отдавать себе отчет о его инди­видуальном характере. Фрейд отлично сознавал эту особенность, но был вынужден предположить, что она связана с видовой наследственностью, передающейся из поколения в поколение, хотя, казалось бы, чего проще понять, что бессознательное как — частичка речи — и это проявляется в постгипнотическом внушении — это бессознательное, стоящее одной ногой в Другом и мобилизующее весь регистр авторитета и влияния, приписан­ные Другому, даже несмотря на надоедливость речи этого Другого. Замечания марксистского толка, обвиняющие Фрейда в том, что он не учитывал влияния коллективного и социального на индивида, не имеют смысла, ибо говорящая природа бессознательного ставит свою печать на само сердце субъекта. Речь всегда содержит в себе всякого рода присутствие. Всегда говорят с кем-то, даже с отсутствующим, и всегда с опре­деленным намерением. Это значит, что говорят для чего-то, даже когда думают, что болтают «чтобы ничего не говорить». Свободная ассоциация это речь, но речь, трансформированная по правилу «говорить все». Это требова­ние заставляет клиента отказаться от всякого намерения контролировать свои мысли с тем, чтобы избегать эффекта цензуры, со­держащейся в любой попытке такого рода. Что касается психоана­литической техники, то она заключается в том, чтобы искать бессознательное в речи адресованной психоаналитику, поскольку предполагается, что как та­ковой, он должен уметь эту речь интерпретировать.

Если язык дан чтобы говорить, то можно спросить вообще, как он говорит,— как производит свои послания, из какого материала и в соответствии с этим по каким правилам,— и, в частности, что он говорит особенного. В анализе интерес ка­сается, очевидно, того, что он говорит, и делается попытка перевода симптома, а значит, и всех свободных ассоциаций, в одну фразу, в одну единственную формулу субъекта. Но в зависимости от того, как рассматривается речь — со стороны того «как она говорит» или со стороны того «что она говорит» — бессознательному, можно дать различные определения. Первое и самое основное определение гласит: «Бессознательное структурировано как язык». Вы сразу могли заметить, что здесь не говорится о том, что есть бессознательное, не говорится также, что бессозна­тельное есть язык. Это определение говорит только что оно структурировано как язык; это значит, что бессознательное не есть нечто бесформенное и необъяснимое.

Определение — «бессознательное структурировано как язык»- относится к технике расшифровки и касается того, как оно го­ворит. Это, в высшей степени, синтетическая формула, она переводит и сгущает все термины, посредством который Фрейд, особенно в «Толковании сновидений» описывает свой метод расшифровки, именно расшифровки, а не толкования, ибо это не одно и то же. Фрейд назвал одну из основ­ных глав этой книги «Работой сновидения». Хороший способ намекнуть на трудящееся бессознательное бессознательное, кото­рое производит сновидения как ребусы (Фрейд говорит «иеро­глифы»), одним словом «закодированное послание», но такое закодированное послание, которое принадлежит одному субъ­екту — нет в психоанализе универсальных ключей к сновиде­ниям. Впоследствии Фрейд отказывается от элементов кода в пользу правил их сочетания. Эти элементы он обозначает тер­мином представления, которые отличаются друг от друга и сочетаются друг с другом. Потом он выделяет два основных механизма — сгущения и смещения — через которые зарождается эффект значения или смысла подлежащего интерпретации на уровне расшифровки.

Итак, бессознательное работает. Это значит, что оно про­изводит послания, законченные послания, а не бесформен­ное бормотание и не толчки темных сил, недоступных для разум­ного существа. Относительно того, что оно говорит — нельзя об этом спрашивать у бдительного пациента, который даже не знает, что оно говорит. Скорее именно в этом, а не в сексе заклю­чается скандал бессознательного — открытие эксцентрического слова, несвойственного субъекту, а идущего как бы от неопре­деленного агента и разрывающего предполагаемое единство «Я». Бессознательное, расшиф­рованное Фрейдом, выявляет, что оно говорит без «Я» и что с этого момента всякое «Я — мое» — частица лжи и что… необходимо пересмотреть всю концепцию о человеке.

Сказать, что бессознательное работает, не означает еще открыть его сущность. Не означает также, открыть на чье благо оно так старается. Интересно, что Фрейд использует здесь мета­фору, метафору об инженере и капиталисте, на которого он работает. Фрейд называет этого капиталиста так — бессозна­тельное желание. «Толкование сновидений» заканчивается парадоксальной фразой о неразрушимости этого желания.

В психоанализе, слово клиента рассматривается как продукт бессознательного: мы спрашиваем, что оно хочет сказать ( в смысле желания). Любое послание, будучи структурированным на определенные внутренние разделы, между тем, что оно сооб­щает,— т. е. значением сообщений, заданных грамматикой и тем, что оно хочет сообщить – смыслом — поддается интерпретации. В этом смысле любой слушатель является толкователем, он спрашивает себя, что хочет сообщить ему Другой, посредством членораздельного послания. Точно как в случае с маленьким ребенком, который спрашивает у матери, что она хочет сказать, чтобы понять чего же она хочет.

Таким образом, бессознательное нужно искать в том, что сообщает любое слово, т. е. в том, что оно хочет сказать помимо своего видимого значения. Расшифровка того, что в психоанализе называется «материалом», того, что является объективным, заклю­чается в том, чтобы проследить это проявление бессознательного. Бессознательное говорило всегда, ибо слову, свойственно говорить не только то что оно сообщает, но только с тех пор как Фрейд стал его проводником, бессознательное существует как членораздельное знание, в то время как до него, бессозна­тельное слушали, несомненно, но по-другому, например, как судьбу. Тезис Фрейда категоричен: бессознательное субъекта го­ворит всегда одно и то же; и Фрейд это называет желанием бессознательного, отличительной чертой которого является та­кая устойчивость, какую невозможно найти ни в одной естест­венной потребности, и которая для каждого является средоточием всех продуктов бессознательного. Таким образом, Фрейд при­ходит к утверждению о том, что все сновидения, и к этому можно добавить, все симптомы субъекта, сообщают всегда одно и то же послание. Это то, что Лакан, в результате сложной переработки, обозначает как субъект бессознательного. В плане того, «что говорит», как мы уже отметили, бессознательное это ни что иное, как этот самый субъект, который, не являясь ни персоной, ни даже игрой размышлений, равен тому, что интерпретируется. Не у него нужно спросить, о чем он говорит, ибо он даже не знает что говорит. Он интерпретируется, и эта интерпретация не происходит без Другого. В данном случае без психоаналитика, несу­щего ответственность за присутствие бессознательного как субъекта речи.

Открытие, возникавшего таким способом бессознательного, не может не сказаться на нашей концепции о человеке. Чело­веческое животное, говорящий субъект, испытывает на себе, жи­вом существе, влияние языка. Эффект раздвоения, выявленный симптомом и образованиями бессознательного, исключает воз­можность приведения в исполнение сократовского призыва: познай самого себя. Этот эффект достигает иногда осознания даже независимо от психоанализа, например, в тех слу­чаях, когда субъект испытывает парадоксальный страх самого себя, что является доказательством того, что он догадывается о присутствии в себе чего-то неизвестного. Кроме этого, раз­двоенность субъекта соответствует влиянию языка на регистр инстинктов, проявляющихся в том, что Фрейд открыл под назва­нием частичного влечения, точнее, это расчленение удовольст­вия, не имеющего аналога в животном мире, и являющегося, по всей видимости, свойством говорящего существа.

Заканчивая, обращаем ваше внимание на то, что здесь мы совсем не коснулась связи бессознательного с сексуальностью, ничего не говорили ни о влечении, ни о фрейдовском «Оно», которые, тем не менее, составляют основное содержание опыта. Эти темы будут обсуждаться в других разделах.

Консультация психолога, психотерапевта

Подписка на рассылку