Книги по психологии и философии. С. "Апология безумия"
Глава 3
Неоднозначная просьба
Пауль тихо вошел в комнату Элеоноры. Она сидела спиной к двери за столиком и рассматривала портрет молодого человека, некогда бывшего студентом богословского факультета Университета в Кельне. Этим человеком был Зигфрид Ромм. Лицо, смотревшее на женщину с листка бумаги, выражало умиротворенное отчуждение. Эль была знакома с этим господином два года, с тех пор, как поняла, что ее собственные взгляды и идеи, поддерживаемые течениями бунтовщиков, быть может, будущих революционеров, стоящих под флагом Франции, совпадают. Бороться с регрессом общественной мысли ей казалось весьма необходимой новой моралью. С каждым годом она все более укреплялась в ведении единственной существовавшей для отдельных личностей истины: «Наука грозила окончательно победить богословие». Ромм оказался большим специалистом своего дела и даже прочел во всеуслышание несколько патетичных «проповедей» на соответствующую тему. «Ностальгия» - желание вернуться к состоянию покоя и счастья, когда-то утраченному, чувствовалась в его речах. «Счастье – только призрак, рассеивающийся с течением дней», - вещал студент, сожалея, что ничего прекрасного, что согревало и веселило его душу в прошлом, больше не повторится. Ничего этого больше не будет. Потеряно навсегда… Он определил чувственность выше разума и говорил о том, что мистическое переживание играет гораздо более великую роль в религиозном познании. Ромм поставил свои идеи особняком и ждал тех, кто смог бы разделить его недовольство существующим обществом, гоняющимся за новейшим знанием. Он неоднократно декларировал, что поэт и художник глубже понимают мир, чем ученый, потому что пользуются синтетическим художественным образом, а ученый – строгой рациональностью мышления. Это, собственно говоря, и пришлось несколько по душе Паулю, который чувствовал себя ответственным за судьбу Элеоноры. «Во всяком случае, по мере развертывания событий во Франции различные группы и слои нашей, немецкой, интеллигенции, поначалу равно воодушевленные революцией, начнут расходиться во взглядах, в оценках французского опыта. Вполне возможно, что Ромм – один из тех, чьи идеи затеряются в массе других доктрин», - говорил он о студенте, хотя до сих пор не был знаком с ним лично. А Зигфрид тем временем резко высказался о неприемлемости для немцев таких политических методов, как репрессии, террор против инакомыслящих и инакодействующих (ибо сам был таким?). Он, возможно, хотел нащупать золотую середину, хотя в это же время вставал в оппозицию по отношению к консерваторам, лидерам романтизма и Просвещения, а так же к научным атеистам и приверженцам нидерландского философа-пантеиста Бенедикта Спинозы, жившего еще в прошлом веке родоначальника библейской критики. Выступать он любил для малой аудитории, которая понимала гораздо больше, чем все вместе взятые профессора Университета. На одном из таких собраний довелось присутствовать Элеоноре – роль благородного стража духовности и, по всей видимости, адепта Филона Александрийского привлекла ее. Наконец-то она могла на деле доказать, что со вниманием слушала своего супруга, богослова и философа. В образовавшемся сообществе оказалось слишком мало женщин, и слова Элеоноры пользовались у либеральных лекторов большим успехом.
Сидя в задумчивости, Эль не обратила внимания на то, как к ней подошел Пауль.
- Позволь взглянуть…
Она резко обернулась, прижав листок к груди.
- Боже правый! Пауль, ну разве же можно так пугать?!
Габен пододвинул стул и сел рядом с ней.
- Это пришло сегодня…
- Письмо из Эмдена? – с опаской спросил Пауль.
- Да. - Господи… я этого больше всего боялся! – воскликнул Габен.
- И зря…
- Почему это?
- Письмо не от Акерманна, и не от этих Штернхагенов.
- Слава Всевышнему! Кто это? – спросил он, беря из рук женщины портрет.
- Зигфрид Ромм.
- Тот самый студент? – вновь задал Габен вопрос, ответ на который знал заранее.
– Дела свободы богословия…
- Да! – резко ответила Эль, отдернув руку, которую Пауль намеревался поцеловать.
- Ну что же… Что там пишут?
- Это приглашение приехать в Эмден.
- В Эмден? – Пауль закинул ногу на ногу и закурил.
- Да. Что тебя так пугает?
- Нет, совершенно не пугает. С чего ты взяла?
- Не притворяйся, - хладнокровно произнесла женщина, знавшая замашки Габена лучше других – желание задавать глупые вопросы и на них же отвечать, либо, напротив – спрашивать и строить беседу на том, что давным-давно известно обоим.
- Ты же знаешь, какие воспоминания у меня связаны с этим местом. И… не должна играть в подобные игры.
- Порой мне кажется, что ты пугаешься собственной тени, ведь я напомнила тебе об этом…
- О чем?
- Прекрати притворяться. Я все равно скажу – ты боишься говорить о господине Акерманне. Как ты не поймешь, что он будет вечно стоять между нами.
Элеонора отобрала портрет и принялась нервно складывать его. В ее голове зрел план мести, но Пауль принял речь жены за слова сочувствия, направленные на личность многострадального Дитриха.
- Ты, верно, будешь обвинять меня? Я знал это и теперь знаю. Но несмотря ни на что мы вместе, ведь так! И я не хочу, чтобы ты заводила разговор о…
- Ну, давай, говори, что ты хотел сказать! Женщина отбросила портрет и уперлась лбом о руку.
- Не стоит так волноваться из-за пустяков, - принялся ее успокаивать Пауль.
- Пустяки? Ты это сказал?
- Я сделаю все, что ты захочешь, но, пожалуйста, не переходи мне дорогу…
- Все? – Элеонора подняла брови, внимательно глядя на Габена.
- Ты хочешь поехать в Эмден не ради этого собрания, - Пауль бросил взгляд на конверт.
– У тебя там иной интерес.
- Да, к чему скрывать, я хочу увидеть Дитриха.
- Мы даже не знаем, что с ним, - возмутился Пауль.
- Вот именно, даже не знаем, что с ним!
- А ты хочешь знать? Прошло слишком мало времени…
- Ну, расскажи же мне о нем, - женщина подалась вперед и схватила руки Пауля.
Ее умоляющий и обаятельный взгляд не мог не растопить лед в уме Габена. Она знала, что он превратился в сговорчивого и покладистого человека, узнав о новом назначении на вакантную должность лектора в университете на кафедре латинского языка. Элеонора не хотела упускать случая, тем более в голове ее крутилась одна идея – если она еще раз, пусть даже напоследок, взглянет в глаза прошлому, то освободится от мук настоящего, ибо воспоминания грызли ее душу каждый день. Порой по ночам она, лежа в темной комнате, размышляла о том, на какое ужасное преступление решилась, а также о том, как хотел с ней обойтись этот человек… Последнее мучило ее не меньше первого. Она не любила Дитриха, но любила ли она Пауля? Она не видела сумасшествия Акерманна, и в уме ее застыл образ скромного, немногословного, и вместе с тем страстного и решительного человека… человека, которого они столь подло предали. И поскольку Элеонора не видела Дитриха, она предавалась фантазиям, находя его умным и милосердным, таким, кто смог бы простить ей все прегрешения, забыть об источнике отчуждения и страхов… Принести свое раскаяние – вот, чего порой хотела она, иногда даже забывая, что на свете существуют грехи, которые не прощаются. Женщина переоценивала великодушие Акерманна.
- Расскажи мне, - повторила она, не отрывая глаз от лица Габена.
Что творилось в душе этого человека? Он напрасно пытался навсегда расправиться с прошлым. Он в мучении вспоминал последний день, проведенный в доме у Дитриха. Изворотливые навязчивые воспоминания изощренно издевались над его душой, особенно, когда мыслями он обращался к покойному отцу Акселю. Воспринимая сие, как данность, Пауль не мог не проводить строгой параллели между собственными действиями в отношении Дитриха и смертью священника. Конечно, тот попросту не выдержал переживаний последнего года. Паулю снились кошмары – он обратился к Богу, но и Небеса, грозно смотревшие на грешника, осуждали мятущуюся душу. Посему богослов так и не пришел к спокойствию, коим так стремился завладеть, оставив Дитриха на произвол судьбы, Господа или семьи Штернхагенов. Любовь, меняющая все вокруг, горела в душе Пауля только ради Эль – про Акерманна он не желал думать, это казалось безумием – возвращаться к началу, к тому, с чего он начал, оборачиваться и идти назад! Злая совесть упорно отказывалась прощать его. И если только оставалась надежда, она сходилась на одном имени, на одном человеке, на одной душе, увы, больной, в то время как Габен страдал недугом недопознания.
- Что ты хочешь услышать? – наконец спросил он.
- Правду.
- О нашей «шалости»?
- Не смейся над этим, - оборвала его Элеонора.
- Прости. Я говорил тебе уже, что состояние господина Акерманна не изменяется. Я не думаю, что тебе будет приятно говорить с ним.
- Но это не тебе решать.
- Согласен. Тогда я на твоей стороне.
Элеонора непонимающе посмотрела на него.
- Я готов ехать туда хотя бы и сегодня.
Женщина пожала плечами и произнесла:
- Я была уверена в том, что мы найдем решение…