Форум
Консультации

Здесь рассказывается о том, что такое психологическая помощь, какой она бывает и когда следует обращаться к специалистам.

О проекте «ПсиСтатус»

В этом разделе мы говорим о смысле и назначении проекта.

Контактная информация

Подробнее об авторах проекта. Адреса, телефоны, карта проезда.

Книги по психологии и философии. С. "Апология безумия"

И предал я сердце мое тому, чтобы познать мудрость и познать безумие и глупость:
узнал, что и это - томление духа;
потому что во многой мудрости много печали;
и кто умножает познания, умножает скорбь.

(Еккл 1:17,18)

  Глава 1

   Ода философии

За окном медленно кружился на ветру и падал снег.

- Это не твое тело, ты ведь умер. Я же обещал служить тебе верно. А время смерти еще не настало, - произнес Голос, и Дитрих открыл глаза.

Что есть радость?.. Рожденная тенью будущего объективного бессмертия неизбежность… Дитя земных иллюзий о счастье. Ее необходимо изъять из жизни сознания, дабы ослабить хватку этого Иллизиума, отца всех заблуждений чувств и обманов обессилевшей в борьбе с ними разумности. Что есть надежда? Последняя волевая конвульсия умирающего бытия, трусливо требующего отсрочки… хотя бы еще на один день. Какая низость! Какая глупость и какое предательство – любить жизнь настолько, чтобы пресмыкаться перед смертью…

В комнате было темно, лишь только узкая бархатистая дорожка лунного света пробивалась сквозь приоткрытое окно. Природа, еще совсем недавно бушевавшая метелью, заметно приутихла.

- Это для нас двоих, - вновь вещал Голос.

Все когда-то было хорошо… По меркам обывательского сознания. И в одночасье разрушилось. Казалось, что жизнь шла своим чередом, равномерная, подконтрольная, ясная, а потом тропы бытия заросли тернием, отголоски далекого-далекого прошлого окончательно истерлись из памяти, предыдущие прожитые жизни стали видеться чужими и непонятными. Для одного человека это прошлое превратилось в нечто неестественное, не принадлежащее к его теперешнему существованию, совершенно заброшенное и разрушенное; для другого оно – начало цепочки необратимой на вид гибели, сложенной из многих смертей: конца милосердия, человеколюбия, совестливости и рождения легкомыслия; для третьего прошлое суть совокупность действий, которые не стоит изменять, а также фактов, над которыми не нужно проливать слезы. Как бы он хотел сказать: «Я понял, что всю свою жизнь стремился совсем к другому. В нас страх перед Божьей карой значительно ослабел, но мы рождаемся все с той же человеческой сущностью, в той же вере, тогда что может помешать нам искать пути к спасению? Справедливо ли, говоря о порочности каждого, кивать на эпоху, в которой живем? Смог бы я-прежний посмотреть в глаза себе-настоящему?» Время раскаяния еще, однако, не наступило. Только глупость правила миром этих троих людей… Одним миром на троих.

Сначала Дитрих, разум которого пробудился от спячки, не мог найти в себе сил даже пошевелить губами. Сердце его бешено заколотилось – он так давно не слышал этого Голоса, и вот опять… Убежать… Убежать… Убежать…

Усилием воли он заставил себя двинуться, и обнаружил, что руки его забинтованы. Акерманн тут же понял: это – от кровопусканий. Голова его невыносимо болела, а за дверью слышались какие-то отдаленные голоса, частью знакомые, частью чужие. Имя Элеоноры мигом всплыло в памяти Дитриха, в памяти, которой не дано было узнать, что сознание этого человека, вышедшего из глубокой комы, прояснилось и оказалось все в той же действительности. Теперь ему следовало подняться, чтобы жить и жить, чтобы снова и снова доказывать самому себе то, что он еще находится на этом свете, ибо Акерманн порой плохо понимал, где есть настоящая реальность, а где – сновидение.

С рождением нового ума родилась философия, точнее, собралась воедино из кусочков обрывочного миропонимания и росла на глазах. Голос, игравший роль то Иллизиума, то невидимого наблюдателя и творца акерманновской жизни, произнес в его голове печальный монолог, не лишенный театральности, но столь близкий по духу сущности мышления Дитриха. «О философия!.. Взываю лишь к тебе, моя неизменно благосклонная заступница! Мое отдохновение, мой цветущий алыми, белыми и желтыми розами сад! В тени вековых деревьев своих, под шатром платанов и девственных сосен ты скрывала мое «я» от меня самого и от мира, отнюдь не раболепствующего перед тобой… Страстная, непорочная и не устающая изменять мне возлюбленная! Я обещал себя тебе, мое бытие рассыпалось бы в прах, если бы я был лишен твоего питающего, благословенного присутствия, ибо от рождения собственного сознания и до самой смерти соединен я с тобой. Ты – дьявол, навлекший на мой ум помешательство и мой ангел-хранитель, спасающий от тягот жизни, дающий успокоение в пропастях познания. Где ты, божественная нимфа, где ты? Вот, что со мной творится, а тебя так долго не было рядом. Вот, что со мной происходит, а ты не видишь. Мне один выход – затянуть петлю? Но ты останешься недовольной и разгневанной. Что же мне остается? Я приношу в сей мир страдания, живя, но я не имею права умирать – это тоже доставит лишнее мучение. Но хоть бы уж быстрее! О мой ангел, к тебе взываю я! Защити от безумия и будь мне верным проводником, как Беатриче для своего любимого… Меня обвиняет мой, некогда лучший друг, неверный друг, но обвиняет, как всем кажется, по справедливости, а я продолжаю искать у тебя заступничества в этой полной слез темноте, хочу спрятаться в тени твоих крыльев, что когда-то так славно и безрассудно возносили меня к золотистым небесам, на которых обитает мать поэта – вдохновение. Сейчас я исполнен душевного света, потому что ты со мной, делаешь меня лучше, и я сам хочу делать людей лучше, хочу делиться этим светом, как когда-то поступал отец Аксель, ведь он святой, да, в отличие от меня. Я верю в тебя и знаю, что если тебя когда и нет со мной, ты помнишь, ты помнишь меня. Я боюсь загубить свою жизнь в лечебнице, помоги мне, помоги справиться с Божьей карой, с безумием, порой прельщающим меня… Ибо оно – твой плод, плодом этим ты искушаешь меня, и я превращаюсь в осла на привязи, идущим за пучком травы, что мотается на нитке перед его носом. Моя любовь к тебе заставляет меня ступать вперед и не останавливаться. И вовек не остановлюсь…

Минутой назад я думал, что могу быть счастлив, что счастье – вовсе не дитя Иллизиума; думал, что не все еще потеряно, что я выкарабкаюсь. Мне было видение… Я пришел в твой дом, а ты встретила меня упреками и я вновь вспомнил, что я – твой любовник и раб, ничтожество пред тобой, благодетельная моя жизнь. Ты любишь меня? Да? Так ты говоришь… Знаешь, я шел в твой дом и ощущал себя одним из тех людей, у которых впереди что-то есть, есть нечто большее, чем их собственный эгоизм и всепоглощающая апатия. Не могу вернуться в прошлое, но оно отдавило мне все пятки. А я… так бы хотел вновь идти к твоему дому по заснеженной улице, преодолевать преграды – экипажи, мосты, дорожную грязь, ругань извозчиков, заискивающие взгляды продавщиц на ярмарке, по праву обвиняющие меня голоса служителей культа – весь этот разношерстный сброд, к которому я отношусь с ненавистью и нежностью! Но все-таки идти, ступать к твоему дому, к убежищу, туда, где ты меня ждешь, ты одна… Не они, но ты! Единственная моя, боль моя и мое спасение! Ведущая меня рука, рука в моей руке… Но я постучал в дверь, поприветствовал тебя, еще не зная, что через считанные мгновения мои надежды разобьются, как стеклянная ваза, которую я в порыве гнева и отчаяния свалил как-то со шкафа. Я один. Как всегда один. Иллизиум поглощает меня. Ты нужна мне, но я вынужден противостоять самому себе, а ты страдаешь, как тонкая золотистая ниточка, вплетаемая в это противоборство. Я почти… почти ничего не хочу. Я быстро теряю силы. Хочу навечно лишь одного – заснуть и видеть сны, где я молод и весел, где ты молода и еще не страдаешь от «прихотей» своего безумного ребенка. Почему же так вышло? Молчание. Да будет оно проклято! Во веки проклято!

Прости меня и защити, как раньше, когда я был не так глуп и не так искушен в борьбе с жизнью, не столь искушен романом со своим сумасшествием. Зачем я так спешил в твой дом? Не отвергай несчастную, любящую, страдающую душу, слезно прошу тебя! Ты знаешь, я считал каждую минуту, я знал, что ты ждешь меня… Меня, но не мое безумие… Я бежал, я спешил изо всех сил, хотел скорее увидеть тебя. Я с радостью приму смерть за тебя! Слышишь, за тебя! О, моя молчаливая возлюбленная, можешь ли ты познать всю страсть моего сердца, всю мою несчастную любовь! Я спешил к тебе. Но воодушевление упало, низверглось в черную пропасть, где мне пребывать, быть может, до скончания моей жизни на этом свете».

Дверь открылась и в комнате появилась Иветта. Больной внимательно с подозрением во взгляде оглядел ее с ног до головы, когда свет от свечей, принесенных женщиной, разрушил оковы темноты. Иветта, ни коим образом не ожидавшая видимой перемены в его состоянии, слегка смутилась и окликнула Рихарда, находившегося внизу в гостиной. Тот быстро поднялся по лестнице и вошел внутрь комнаты.

- Господи, как я рад, что… ты пришел в себя! – не удержался от восклицания господин Штернхаген.

- Какая радость может быть человеку, которого ты не знаешь? – с трудом произнес Дитрих.

- Ты не узнаешь нас? Я врач, Рихард Штернхаген, а это – моя супруга Иветта. Ну же, вспоминай, Дитрих… Она ухаживала за тобой две недели, покуда ты находился в бессознательном состоянии.

-  Я был без сознания? Что вы говорите? Мое сознание всегда при мне.

- У тебя случилось кровоизлияние в головной мозг, в результате чего некоторые его структуры повредились. Ты осознаешь, где находишься…

- Почему вы говорите со мной на «ты»? Рихард проигнорировал этот вопрос.

- Ты понимаешь, где ты?

- Нет, - протяжно произнес Акерманн.

 – Что с моей рукой? Мне трудно двигать ею.

- Это следствие кровоизлияния.

- Ух-х… Уйдите, оставьте меня в покое.

- Я бы хотел для начала осмотреть тебя, - попытался возразить Рихард.

- Уходите отсюда. Вон! Слышите? Пошли вон! Вон отсюда!

- Хорошо, как скажешь.

Врач и Иветта удалились, закрыв за собой дверь, и комната захлебнулась темнотой. «Пусть побудет наедине с самим собой», - решил Рихард.

- Одиночество может принести ему вред. Он нуждается в нас, - в свою очередь произнесла Иветта, прочитав мысли Штернхагена.

- Он пока еще не вспомнил нас – это единственное, что я могу сказать.

- А всего-то прошло две недели.

- Время здесь совершенно ни при чем.

Дитрих лежал и смотрел в потолок – в черное пространство над собой. «Боже, ее разум так невинен и чист, что я не смею прикасаться к ней». Мысль эта, едва зародившаяся в его мозгу, быстро оборвалась, ибо сознанием Акерманна вновь овладели болезненные переживания. Мысли проносились в его голове невыносимо быстро, но ни одна из них не могла остановиться, дабы стать полноценной обитательницей ума Дитриха. Он видел только что лица двоих людей, которые смотрели друг на друга с таким внутренним пониманием и любовью, которую он не мог испытать на этой земле! Было единственное, что утешало его, чему он верил, на что надеялся. Это было нечто сверхценное и священное до определенного момента времени. Этим нечто сначала был сам отец Аксель, потом воспоминания о нем. Дитрих проснулся, словно ото сна заблуждения и вдруг вспомнил, что Фитцель на самом деле скончался. Эта мысль повергла его в панику. Но ведь совсем еще недавно он смеялся над этим известием - теперь он не помнил ни того странного, парадоксального смеха, ни того, что отвергал Акселя последние дни перед концом своей четвертой жизни. От беспомощности Дитриху хотелось рыдать. Он не думал о собственной сохранности здесь, он погрузился в размышления, смотрел в потолок, и слезы струились у него из глаз. Луна путешествовала по небосводу, освещая то одни, то другие предметы в его комнате. Дитрих с трудом начал осознавать, что за люди приходили к нему, где он находится… А на душе было невыносимо тяжело. Проворная мысль об отце Акселе принялась изводить его больной мозг. Но раз существовала она, то его сознание было до сих пор живо. Живо! Сколько ужаса было заключено в этом слове, того ужаса мироздания, о котором он еще до сих пор и не подозревал. Дитрих хотел покоя и мира, но они назло отказывались посещать его голову. Что теперь он призывал? Воспоминания о лучшем. Болезнь была милосердна, и Акерманн вновь возымел способность чувствовать как прежде. Он успел ощутить суетность жизни и тягу к бессмертному, сознавая себя человеком вновь одиноким, которому необходимо набраться достаточно мужества, дабы противостоять врагам: этому безжалостному одиночеству, страхам, но особенно, воспоминаниям. Для него же не существовало смерти – Дитрих всегда говорил себе об этом, но почему-то на мгновение забыл, и стоило ему забыть, как кончина Фитцеля превратилась в нечто жуткое и невозможное. Акерманн пришел в затруднение, глядя в глаза своему сознанию. Жизнь была скучна, а теперь она оказалась совершенно опустошенной, что представилось Дитриху чем-то, имевшим место быть в его предыдущих «жизнях». Он осознал, что на самом деле его мучило одно: он не представлял себе существования без Фитцеля, без его разумных слов и внимательного отношения. Банальные скорби объяли душу Акерманна, и этот философ не собирался им противостоять, ибо не чувствовал больше присутствия Фитцеля так, как чувствовал его раньше.

Он вспомнил свою квинтэссенцию. Свое Абсолютное Знание. Мир сознания поделился для него надвое: с одной стороны – страхи безумия, темнота, сквозь которую пробивался настойчивый, будто бы навязанный кем-то, свет жизни; с другой – сама эта жизнь, жизнь разумная… Так где теперь нужно было искать Абсолютное Знание? Дитрих вновь оставил все мысли о Боге и превратился в ученого, не теолога, потребителя рациональной, но не мистической сферы человеческого бытия. Теперь ему приходилось не искать, как раньше, даже не бездействовать, но защищаться. Он встал в оппозицию по отношению ко всему миру разумного. В безумии он чувствовал себя лучше. Защищаться… От нападок людей, не познавших сумасшествия, но скорых на руку, если дело касалось апологии разумности. Стать против тех, кто пытается лукавить и говорить о том, будто бы норма и отклонение суть зыбкие, часто перемешанные между собой определения. «Нет, я не сошел с ума! Мир сошел с ума!» - заключил Акерманн. Мир сошел с ума со своими вопросами. Ученый человек закопался в дебрях умствований. О, как совершенен был отец Аксель: ученый, богослов и простой верующий католик! Но на что теперь модно тратить жизнь? Люди потерялись в глуши слишком многих вопросов, которые заведомо не решаемы. Это все дерзновенные попытки оправдать свои пороки, скорее даже завуалировать их. Вопрос становится самоцелью. Если бы это и не было плохим делом, то за этой самоцелью, за видимой интеллектуальностью и начитанностью человек продолжал бы прятать Самого Себя и дивился бы картиной нарисованной действительности. Он закопался бы в книгах, которые написал его собрат, но не захотел бы понять и буквы из Книги Жизни. Неужели же Дитрих еще не вышел на более высокий уровень, если осознал это?

- Я не сумасшедший, - шепнул он в темноту. – Мир «сошел с ума». И он убивает сам себя… так же, как и…

Хотите разместить эту статью на своем сайте?

Страницы: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17

Подписка на рассылку

Статьи по психологии

Пациентам:

О нас

Особенностью нашего подхода и нашей идеологией является ориентация на реальную помощь человеку. Мы хотим помогать клиенту (пациенту) а не просто "консультировать", "проводить психоанализ" или "заниматься психотерапией".

Как известно, каждый специалист имеет за плечами потенциал профессиональных знаний, навыков и умений, в которые он верит сам и предлагает поверить своему клиенту. Иногда, к сожалению, этот потенциал становится для клиента "прокрустовым ложем" в котором он чувствует себя, со всеми своими особенностями и симптомами, не уместным, не понятым, не нужным. Клиент,  даже, может почувствовать себя лишним на приеме у специалиста, который слишком увлечен собой и своими представлениями. Оказывать психологическую помощь или предлагать "психологические услуги" - это совсем разные вещи >>>

Карта форума

Страницы: 1 2 3

Москва, Неглинная ул., 29/14 стр. 3

Тел.: +7 (925) 517-96-97

Написать письмо

2006—2018 © PsyStatus.ru

Использование материалов сайта | Сотрудничество и реклама на сайте | Библиотека | Форум