Психоанализ М. Балинта. Происхождение межчеловеческих отношений
Взгляд Боулби
По мнению Боулби, существует пять врожденных реакций, которые «составляют поведение (младенца), направленное на установление связи, а именно сосание, цепляние, следование, плач и смех», причем плач и смех «служат в первую очередь активации материнского поведения», то есть «являются социальными триггерами материнских инстинктивных реакций». Боулби, «выдвигая гипотезу о парциальных инстинктивных реакциях, прежде всего, опирался на работы этологической школы и ее исследования поведения животных». «В соответствии с этим основная модель инстинктивного поведения... представляет собой единицу, специфический для видов способ поведения (или инстинктивные реакции), в котором преобладает два комплексных механизма: один из них контролирует активацию, другой — завершение».
Помимо прочего, Боулби приводит в качестве примера «реакцию плача у человеческого младенца», которая, по его мнению, «вероятно, может завершаться не только получением пищи, но и другими, связанными с присутствием матери раздражителями; они, пожалуй, изначально имеют тактильную и кинестетическую природу». Весь опыт показывает, «что младенцы часто плачут, и не испытывая голода, и что этот плач можно успокоить поглаживанием, покачиванием, а позднее также человеческим голосом. Таким способом мать создает завершающие раздражители для реакции плача. Эти стимулы можно также охарактеризовать метким выражением «социальные подавители». За двадцать один год до Боулби Балинт писал: «Является общеизвестным фактом, что новорожденный в первые недели плачет намного больше, чем в дальнейшем. Если такого плачущего ребенка взять на руки, то часто бывает так, что он прекращает плакать; но если его снова положить в кроватку, он опять начинает плакать.
Для объяснения этого повседневного опыта привлекались самые фантастические гипотезы, например, что мать служит защитой от возможного усиления инстинктивных импульсов и т. д., но только не тот наивный факт, что речь здесь идет о желании телесного контакта. Признание такого желания означало бы признание существования объектных отношений, но тем самым была бы поставлена под сомнение гипотеза о первичном нарциссизме». Весьма примечательно, что и Балинт, и Боулби на примере плачущего младенца и отвечающей телесным контактом матери демонстрируют взаимность первичной объектной любви, или связи между матерью и ребенком. Плач является единственным социальным триггером, или, другими словами, единственной способностью, которой располагает новорожденный, чтобы привлечь внимание матери к своим первичным желаниям любви и установить с нею «диалог».
Примечательно, что писк утенка, который зовет свою мать, называется «свистом одиночества» или «плачем». Мать-утка отвечает на зов о помощи и «хотя ведущий тон ее голоса полностью отличается от плача утенка, он, словно ключ к замку, подходит к аффекту детеныша, а аффект детеныша — к ее собственному. Оба аффекта входят в зацепление друг с другом во взаимной интеракции», — пишет Шпиц, который считает, что этот диалог «в ходе развития заменяет согревающую близость, первичную безопасность, которая исходит от птицы, высиживающей птенцов». Постоянно подчеркиваемую Балинтом взаимную отнесенность матери и ребенка можно со всей отчетливостью обнаружить уже в отношениях между утенком и уткой.
Недостаток взаимности в отношениях между матерью и ребенком, этот недостаток «соответствия» между ребенком и теми людьми из которых состоит его окружение, ведущий у человеческою ребенка к базисному нарушению, имеет аналогичные последствия и у детенышей животных, высокоразвитых в социальном отношении. Наиболее убедительным примером этого является, пожалуй, многолетнее исследование Харлоу, «которому он дал название «Природа любви». Харлоу заменил матерей макак-резусов суррогатами из проволоки и махровой ткани, то есть неживыми объектами», которые хотя и обеспечивали пищей, но с ними нельзя было установить никаких объектных отношений. Дефиитарные явления и неправильное развитие, которые можно было наблюдать у макак, «если суммировать, являются следующими: обезьяны, у которых была заменена мать, не могли ни играть, ни развивать социальные отношения.
Они подвергались неконтролируемым приступам страха и вспышкам бурного возбуждения, враждебности и разрушительной ярости. Взрослые животные не вступали в сексуальные отношения, вообще не проявляли никакого сексуального интереса». Шпиц считает, что «недостаток взаимности между суррогатом матери и детенышем резуса» и оказал «столь деструктивное влияние на развитие» обезьян. Согласно Балинту, «фаза» первичных объектных отношений является «неизбежной и необходимой ступенью психического развития. Все последующие отношения можно вывести из нее».
В отношении большинства специфических для видов форм поведения этологи показали, что они «могут активироваться только при наличии определенных внешних условий». Другими словами, «диалог» между матерью и ребенком, самые ранние объектные отношения, является у людей, как и у приматов, непременным условием для того, чтобы они смогли развиться в социальные существа, научились любить. Джейн ван Лавик-Гуделл, которая на протяжении десяти лет наблюдала поведение диких шимпанзе в Западной Африке, подробно описывает отношения между матерью и детенышем шимпанзе и делает вывод, что «растущий детеныш шимпанзе, в удивительной степени... зависит от своей матери». «Кто бы подумал, — пишет она, — что трехлетний шимпанзе может умереть, потеряв свою мать, что пятилетний детеныш шимпанзе по-прежнему сосет молоко из груди своей матери и может спать вместе с нею в гнезде, что зрелый самец в возрасте примерно восемнадцати лет большую часть своего времени по-прежнему проводит в сопровождении своей старой матери?
Согласно всему, что мы теперь знаем, представляется, что большинство живущих на свободе матерей шимпанзе очень умелы в воспитании своих детенышей. Вместе с тем мы узнали, что недостаточность материнской заботы может иметь серьезные последствия для детей шимпанзе». Останавливаясь на отношении к своему собственному ребенку, она рассказывает: «Когда он еще был крохотным младенцем, я провела несколько месяцев в Гомбе. Это обстоятельство заставило меня смотреть на то, как обращаются матери шимпанзе со своими детенышами, другими глазами. Многие их методы сразу произвели на меня и на Хуго большое впечатление, и мы решили применить некоторые из них при воспитании нашего собственного ребенка. Во-первых, мы стали обращать внимание на то, чтобы наш сын всегда ощущал телесный контакт и любовь, и мы часто играли с ним. В течение года он получал грудь — причем в основном тогда, когда требовал ее сам. Никогда не бывало так, чтобы мы оставляли его плачущим в колыбели. Кроме того, мы никогда не оставляли его одного — куда бы мы ни пошли, мы всегда брали его с собой, а потому его отношение к родителям оставалось практически неизменным, хотя окружение часто менялось.
Если мы его и наказывали, то всегда вскоре успокаивали физическим прикосновением, и пока он был маленьким, пытались его отвлечь, а не просто запрещали ему делать что-либо неположенное. Когда он стал старше, разумеется, приходилось все чаще изменять методы, которым мы научились у шимпанзе... ведь все-таки мы имели дело не с детенышем шимпанзе. Тем не менее... мы продолжали постоянно брать его с собой, а также успокаивать и подбадривать его благодаря частому телесному и душевному контакту. Был ли наш метод воспитания эффективным? Мы можем лишь констатировать, что сегодня — в возрасте трех лет — он является послушным, очень смышленым и живым ребенком, что он одинаково хорошо ладит с другими детьми и взрослыми, что он достаточно смел и всегда учитывает интересы других. Кроме того, он необычайно независим».