Невротические симптомы. Случай ангела
Его сексуальная жизнь ограничивалась мастурбацией, о которой он мне никогда ничего не рассказывал, объясняя это банальностью своих фантазий, как гомосексуальных, так и гетеросексуальных. Я истолковал ему его фобию влагалища, которую он сначала отрицал, но был вынужден признать позднее, когда провел с любовницей ночь в одной постели без малейшей взаимности.
Проходили годы, он был все так же замкнут на своем воздержании, слегка нарушаемом гомосексуальными фантазиями, которым он даже никогда и не пытался уступить. Время его проходило между чтением по утрам у настежь открытого окна, регулярным посещением спектаклей по выходным (по понедельникам на сеансах он регулярно сообщал мне, что прекрасно провел выходные, отрицая всякое переживание разделения или одиночества) и, наконец, его важнейшим развлечением — путешествиями. Он совершил кругосветное путешествие на манер Джона Марчера — героя пьесы «Чудовище в джунглях» — после смерти Мэй Батрам, умершей от болезни и напрасного ожидания.
Он всегда путешествовал в одиночку. Ему всегда нечего было рассказать о своих поездках: ни встреч, ни приключений. Единственное исключение — путешествие в Египет, куда он решил взять с собой отца незадолго до его смерти, чтоб доставить ему удовольствие. Он хотел верить, что установление хороших отношений с отцом будет означать примирение и забвение прошлого. Мать, чувствуя себя отодвинутой на второй план, дулась. Ее он хотел взять с собой в путешествие после смерти отца, но этого не позволила ее болезнь Альцгеймера. Помимо всего этого, он замечательно преуспевал в своей профессии.
И все время — сексуальное воздержание. Мать умерла. По этому случаю у него были каннибальские сновидения. Ему приснилось, что он ломтями нарезает мозг матери, красный, как помидор.
Постепенно его путешествия вне периодов моих отпусков приобрели характер провокаций, что привело меня к принятию решения и... к оговорке.
Я решил повысить свой гонорар. Я думал о некоей сумме во франках, но сформулировал свое требование новой цены в евро (в шесть с половиной раз больше). Свой контрперенос на него я проанализировал, а им мое отреагирование было воспринято как выражение защищающего Сверх-Я. Я должен был остановить провокацию и установить для него границы. На этот раз он понял, что никогда не уважал отцовский авторитет, и поэтому был мне благодарен за эту меру.
Во время перерыва психотерапии Анж пережил самую большую травму в его жизни. В соответствии с его обычной моделью отношений он заставлял ждать свою любовницу. Разочарованная, но все еще готовая с ним жить, она вышла замуж за мужчину, которого не очень любила, но с которым связывала надежды на благосостояние и возможность иметь с ним детей. Она забеременела. Известие о беременности оказалось сильнее, чем механизмы отрицания, которые мешали ему предусматривать существование сексуального соперника. Навязанное реальностью опровержение этого отрицания поразило его как гром среди ясного неба. Он ненавидел будущего ребенка. Скажем, кстати, что анализ позволил с высокой вероятностью реконструировать первосцену в Риме, где он часто проводил каникулы с отцом и матерью. Его родители, молодые и, несомненно, пылкие, чтобы спокойно насладиться своей сиестой, имели обыкновение избавляться от своего мальчишки, отправляя его осматривать памятники. Он не забыл ни взгляд Моисея в церкви Св. Петра в Веригах, на виа Кавур, ни многочисленные посещения Колизея. Конечно же, в силу вытеснения у него была полная амнезия интимных отношений между родителями, но взамен — фиксация на Риме, никогда не ослабевавшая и сохраняющаяся по сей день.
Вскоре после этого произошла театральная сцена: в отношении этого новорожденного ребенка, вызвавшего в нем ненависть, и чьим крестным отцом его попросили стать, он принял решение сверх всякой меры исполнять свою роль крестного отца, так усердно и действенно заботясь о девочке (гораздо лучше, чем ее отец), чтоб стать для нее предметом обожания. На сегодняшний день я могу сказать, что Изабо, несомненно, является самым важным человеком в его жизни и бесспорно — единственным существом, которое он любит. Нужно, впрочем, добавить, что его мать всегда признавала, что ждала девочку, которую собиралась назвать Маргерит. Однажды, в последний год своей жизни, она, сильно разозлившись, упрекала своего сына за то, что он ничего не знает о ее жизни, и, сделав более чем красноречивую оговорку, пожаловалась на отсутствие между ними нормальных отношений «дочери со своей матерью». Это и было признаком того постоянного выхолащивания, которому подвергала его мать. Однажды ему приснился сон, в котором у женщины был клитор — в сущности, как маленький пенис,— препятствующий пенетрации. Он, не в силах ее пенетрировать, эякулировал ей на живот. Он узнал себя в этом клиторе — маленьком пенисе, преграждающем вход мужчине, вынужденному эякулировать вне женской вагины.
Оба его родителя умерли. Он ухаживал за своим отцом преданно и нежно. Он плакал, когда отец умер, но не показывал своего горя. Через три года от болезни Альцгеймера умерла его мать. Хотя он за ней и ухаживал, но был с ней необычайно холоден. Уезжая в путешествия, он оставлял ее на попечение третьих лиц. Ее смерть он не оплакивал. Когда кто-то предложил положить в ее гроб фотографии его отца и его собственную, он добавил еще и фотографию деда (ее отца), сказав: «Я предпочитаю быть втроем».
После смерти обоих его родителей, как только стали проявляться зачатки привязанности к одной молодой женщине, с которой он явно хотел бы сблизиться, он позвонил мне в час своего сеанса, чтобы сказать: «Я думаю, что это путешествие у меня — последнее». Он уехал со своей кузиной, которая после смерти его матери стала играть для него заместительно-материнскую роль; и там у него развились симптомы, которые он сначала связывал с аллергией на хинин, но которые на самом деле оказались признаками саркомы Капоши, с прогнозом весьма неблагоприятным. Он сказал мне также: «Теперь, когда мои родители умерли, я тоже имею право заболеть».
За несколько месяцев до этого у него уже была герпетическая сыпь, по поводу которой я советовал ему обратиться к врачу, чего он не сделал, хотя сам был врачом; но теперь у него уже не было выбора. В Париже его госпитализировали и начали энергичное лечение. Объявив новость о своей болезни, он пришел ко мне в обычное время сеанса и спросил: «Ну и что мы будем делать?» Я ответил: «Продолжать». Ответ успокоил его; живую признательность, которую он испытал ко мне, он выразил, послав мне новогоднюю открытку с пожеланиями. Необходима была эта угроза его жизни, чтобы из его уст я услыхал первые слова оптимизма, выразившие радость жизни: «Погода была чудесная; я пришел пешком, пересек Люксембургский сад, весь залитый солнцем. Дети играли». Но как только удалось избежать самого опасного варианта течения его болезни, мне оставалось только констатировать заторможенность, уменьшение и его жизненных сил, и желания бороться за жизнь. Ниже приводится сеанс начала сего года, сеанс, выбранный мною случайно, поскольку я не мог знать заранее, о чем он мне собирался объявить.