Сексуальные нарушения. Транссексуализм: взгляд психоаналитика
Перед летним отпуском Б. сообщает мне, что комиссия дала свое согласие и что она наконец начинает гормональное лечение. По возвращении из отпуска я чувствую большое изменение. В моей голове кружится то «он», то «она»: может быть, гормонотерапия не будет необратимой... День операции назначен, и она решила сделать фотографии своего тела. Для этого она обратилась к своей подруге-актрисе с просьбой помочь ей. «На память?» — спрашиваю я. «Нет, не память, а отпечаток вроде шрама». Чтобы смириться с мыслью о том, что надо раздеваться, Б. пьет много виски и пива. Она не помнит, что произошло.
«Я так напилась, что меня вырвало, потом вырвало снова, потом я свалилась. Она меня раздела, чтобы сделать фотографии, потеряв при этом мою голову. На фотографиях было только тело». Мне приходит в голову перверсный сценарий для контейнирования психотической тревоги и подтверждения непроницаемости расщепления Я. Б. описывает мне свой выбор фотографий в то же утро на сеансе. Она говорит, что почувствовала отделение: «Я выбросила все фотографии с головой. Тело — это я и не я».
Она отказывается понимать операцию как калечение. Это рождение, и даже мое согласие ей не требуется (больше). Действительно, несогласие с моей стороны ее «сделало бы даже сильнее», говорит мне Б., испытывая нарциссический триумф над объектом. Она делает из меня пассивного свидетеля своего предприятия. Может быть, даже речь идет о том, что в движении проективной идентификации она заставляет меня оценить весь тот ад, который она пережила за тридцать лет? Для Б. это вопрос выживания, жизненная необходимость, единственный выход, это или выбрасывание из окна, или медленно, но верно алкоголизм. Она убеждает себя, что сама операция — это не страшно: «Ведь затрагиваются не жизненно необходимые органы, такие, как сердце, печень или почки».
После долгого отсутствия в связи с операцией Б. возобновляет сеансы. Уверенный в том, что я буду продолжать работу, он говорит теперь о школьных страданиях маленького мальчика, отличающегося от других. Это ребенок, брошенный своей матерью, которая не хотела ничего ни от него, ни для него: «Делай что хочешь, если это тебе доставляет удовольствие».
Вероятно, нужна была такая хирургическая материализация, чтобы «она» стала «им» и чтобы я его называла «он». Теперь Б. демонстрирует свою мужественность как в одежде, так и путем акцентуации низкого тембра своего голоса, в жестах, манере садиться и выпячивать грудь.
Узница себя самой, в разрыве с представляемым, по ту сторону представляемого, дыра в невыразимом, иллюзорно затыкаемая музыкой, обращающейся к невыразимому и выражающей его, Б. обеспечивает себе поддержку со стороны аналитика, осуществляющего оркестровку и фигурирующего в ее кошмарах поочередно то в роли повторяющегося паука, то в роли насекомого, попавшего в паутину. В таком отношении Б. требует от своего аналитика «быть ее пробелом», двигаясь по лезвию ножа.
В этом контексте Б. пасует перед фаллопластикой, как если бы отказ иметь мужское тело — а она уже больше не женщина — защищал ее от конфронтации со смертельным напряжением отчаяния. Здесь нет и речи о завоевании, стоял вопрос только об уничтожении, это место отсутствия: ни, ни.
Моник Жибо