Сексуальные нарушения. Транссексуализм: взгляд психоаналитика
Б. сообщает мне достаточно скоро, что психотерапия является для нее вынужденной мерой. Понимание того, что не я даю разрешение и что я не буду предоставлять заключение комиссии, которая будет рассматривать ее случай, не подрывает никоим образом ее решение продолжать психотерапию. Напротив, эти рамки, кажется, обеспечивают ей безопасность столкновения с ее демонами, вампирами и пр. Перенос или, скорее, «трансферентное инвестирование», как говорит Э. Кестемберг, устанавливается прочно. Этот термин, отражающий недифференцированность образов, представляется мне здесь более уместным, чем «перенос».
В течение трех лет лечения я вместе с Б. пережила ее физическую трансформацию, сначала гормонотерапию, затем мас-тэктомию и гистеротомию. Это очень мучительный опыт в том смысле, что он расшатывает уверенность и вызывает в контрпереносе болезненное недомогание во время сеанса, начинающееся с плохого самочувствия и доходящее до физического недомогания — растерянности, головокружений, мигрени, показывающих, что глубинное расстройство идентичности моей пациентки зеркально отражается на мне.
Трансферентно-контртрансферентное инвестирование Б. ставит больше вопросов, чем дает ответов, оставляя место многим неясностям. Например, как мне к ней обращаться? Она называет себя мужчиной и говорит о себе в мужском роде. Ее друзья дали ей нейтральное прозвище «Биб». Во французском языке средний род не существует, и, пытаясь описать эту трудность, я оказалась в ловушке синтаксиса. Очень важно, как сказать: «Когда вы были маленькой девочкой, вы были беспокойной... Когда вы были ребенком, вы были беспокойным, беспокойной?» Это зависит от того, входишь ли ты в круг ее доверия.
По словам Б., эта дилемма является безосновательной, так как она располагает себя на уровне существования. Она говорит, что страдает от «нехватки существования». Она принимает мое обращение к ней в женском роде, исходя из ее биологического, социального и граждански обозначенного пола, хотя сама себя рассматривает как «мужчину в теле женщины», как она скажет, «мужчину, заключенного в тюрьму». Для меня мужской род будет установлен только после операции, сразу же, как будут предприняты юридические процедуры по смене гражданского состояния.
В ходе первичного интервью Б. излагает мне детали своей истории. Единственная дочь, она была доверена своей бабушке по материнской линии и ее второму мужу, а родители обосновались в Париже, якобы по профессиональным причинам. Мотивы, подвигнувшие их к такому выбору, остаются неясными. Что же могло помешать родителям заниматься своим ребенком? Отец — военный, мать — служащая. Я подумала о нежелании иметь дочь, о чувстве материнской беспомощности и неспособности, о ее неврозе, о плохом обращении с ребенком со стороны обоих родителей и об алкоголизме отца.
Б. рассматривает свою мать скорее как подругу, сообщницу, чем как мать. Когда она была маленькой, мать навещала ее два-три раза в год, и каждый отъезд был болезненным опытом расставания и покинутости, ввергавшим ее в состояние глубокой скорби.
Отец предстает перед ней как слабый человек, одолеваемый страстями: алкоголь, телевидение, видео. Она говорит о травматических воспоминаниях — о садистическом поведении отца по отношению к ней, о «поддразниваниях»: по ее словам, он, например, отбирал у нее десерт, который она любила больше всего, съедал его у нее на глазах, заставляя ее плакать, и смеялся над ее слезами. Так же было и с любимыми игрушками, которые он от нее прятал.
Очень рано в своей жизни Б. сказала себе, что она мальчик. Начиная с детского сада, взгляды людей говорили ей о том, что она другая. Она так описывает свои переживания: «Маленький мальчик, вынужденный быть девочкой... глубоко униженный взглядами со всех сторон, чувствующий себя отвергнутым и одиноким... Я сравниваю все эти годы, за исключением первого, который не могу определить, с заточением... начиная с определенного периода, ожидание не имеет больше смысла, и терпения больше не хватает».
Она ощущает сильное недомогание, тревогу и дискомфорт, когда продавцы в магазине называют ее «мадемуазель» или выражают нерешительность и сомнение.
С шести лет Б. начинает играть на фортепиано и поступает в городскую консерваторию, где будет продолжать учиться музыке. Она блестяще учится до 8-9 класса, т. е. до тех пор, пока проблемы идентичности не становятся все более и более значимыми, после пубертата. Позже она решает получить образование музыкального терапевта. Получив диплом, она не работает по специальности, а живет поденным трудом, занимаясь в основном музыкальным переложением. Сейчас она получает пособие для лиц, не имеющих средств к существованию. Я думаю, что ее профессиональная деятельность отложена на время и запланирована на тот период, когда она станет «месье».