Зигмунд Фрейд и психоанализ. Страсти в истории психоанализа
Винникотт и Лакан
Вернемся теперь к нашему времени, где история страсти относится не столько к тайной любви одних к другим, сколько касается страстей, разгоревшихся между различными психоаналитическими школами. Я кратко расскажу об этом отрезке истории страстей в психоанализе, который я сама лично пережила и который связан с Винникоттом и Лаканом.
Я немного расскажу о своем личном пути, который привел меня к встрече с Винникоттом, а затем с Лаканом. Первоначально я была самоучкой в психоаналитическом образовании. В то время я жила в Новой Зеландии, и мой интерес к психоанализу начался в 17 лет, когда я прочитала «Психопатологию обыденной жизни» в карманном издании. Тогда я приняла решение, что не буду получать медицинское образование, как этого хотели мои родители, и заявила, что, наоборот, собираюсь изучать психологию. На самом деле я мечтала так или иначе уехать в Лондон, чтобы заниматься психоанализом, и планировала, хотя и не очень отчетливо, что, может быть, однажды смогу стать детским психоаналитиком.
В том же году я поступила на факультет искусств и наук в университете Отаго, где я встретила моего будущего мужа. Мы повстречались в Театральном клубе Высшей педагогической школы, поскольку нас обоих выбрали для игры в пьесе, предназначенной для публичного представления. (Я интересовалась театром, моя мечта состояла в том, чтобы ставить пьесы, а не быть актрисой, что я и сделала позже в рамках университета и Высшей педагогической школы Отаго.) Мы тайно вынашивали план, мой муж и я, уехать из Новой Зеландии в Англию, но с различными целями: я — в надежде начать анализ и, может быть, однажды приобрести психоаналитическое образование, а мой муж хотел продвинуться в обучении взрослых, в том, что называлось «университетским расширением». Но война временно приостановила осуществление наших планов. Вместо этого я родила сына, а два с половиной года спустя, в день окончания войны, — дочку. (Сообщая телеграммой эту радостную новость своим родителям, я написала, что мы еще не решили, какое имя дать дочери. В ответ я получила телеграмму от своего отца, который советовал назвать дочку Викторией — Victoria Japonica!— в честь победы над Японией.)
Нам пришлось ждать еще три года, прежде чем стало возможным совершить путешествие в Англию. Сразу по прибытии я написала письма всем, чьи книги я читала, и среди них Анне Фрейд и Д. В. Винникотту.
Вот, что мне запомнилось из беседы с «мисс Фрейд» в клинике Хэмпстед. Ее первый вопрос был такой: «Но как вы услышали о моем отце?» Озадаченная, я ответила, что прочла некоторые его книги (я не упомянула о «Психопатологии обыденной жизни» в карманном издании), и добавила еще, что, когда я училась психологии в университете, очень много говорили о ее отце и о его творчестве. «Здесь, в университете, не говорят о моем отце», — сказала она мне. (Я удивилась: «Как так? Студентка-Киви могла быть более образованной, чем английская студентка?»)
Когда я ей рассказала о моем интересе к получению образования по детской психотерапии, она спросила меня в несколько обвиняющем тоне: «А у вас есть дети?» (И я ответила: «У меня два малыша...») В конце беседы мисс Фрейд объяснила мне, что нужно делать, уверяя, что я буду принята в качестве ученицы в Хэмпстэд.
В соответствии с моим темпераментом я выбрала аналитика из «средней группы» и с начала учебного года стала посещать семинары, проводившиеся по большей части в библиотеке дома семьи Фрейда четыре раза в неделю по вечерам. (Предполагалось, что в таком священном месте можно было только работать и учиться!) Однажды я увидела старую Марту, жену Фрейда; она резко открыла дверь библиотеки — наверное, чтобы взять книгу, а увидя нас, сказала очень громко: «Тсс! Тише! Опять психоаналитики!» — и захлопнула за собой дверь. Анна продолжала говорить, как если бы ничего не случилось (так же она поступила и несколько месяцев спустя, после того как сообщила о смерти своей матери. Я не думаю, что она была бесчувственной к такой потере, просто этика, которой она придерживалась, запрещала обнаруживать свое душевное состояние.)
Выбрав школу для моего сына и детский сад для дочери, я нашла работу — сначала в качестве клинического психолога в госпитале Модели, в отделении педопсихиатрии, где я познакомилась с новыми психоаналитиками и где я могла посещать их лекции. Особенно меня заинтересовали французский кляйнианец Анри Рей и юнгианец Гордон Принс. В то же время я воспользовалась приглашением Винникотта присутствовать на его консультациях в детской больнице Педдингтон-грин.
Встреча с Винникоттом привела меня в изумление: оригинальность его личности, мышления и терапевтического подхода произвели на меня неизгладимое впечатление. Мне вспоминается один эпизод его работы: молодая женщина консультировалась у Винникотта по поводу своего трехлетнего сына. По ее словам, «он больше не испражнялся». «Сколько времени он больше не испражняется?» — спросил Винникотт.
Продолжая разговаривать с матерью, он дал ребенку бумагу и карандаш. «В течение двух недель». Мать говорила о своей дочери («Она испражняется хорошо, моя девочка»), о своем муже и о своей работе консьержки. В определенный момент Винникотт ее прервал: «Мадам, сколько времени вы беременны?» — «Но, доктор, я об этом еще никому не говорила! Никто этого не знает. Даже мой муж!» Винникотт, показывая в сторону мальчика, воскликнул: «Но он это знает!» И добавил: «Пусть он положит руку вам на живот, и объясните ему, что вы ждете братика или сестренку для него». Потом он повернулся к ребенку и сказал: «Ты хотел бы знать больше о малыше, который находится в животе твоей мамы?» Ребенок, рисовавший большие круги на бумаге с самого начала консультации, ответил: «Угу!» На следующей неделе мать сообщила Винникотту: «О, доктор, он испражняется, он испражняется!»
Я вспоминаю также и другие высказывания Винникотта, которые произвели на меня неизгладимое впечатление, например: «Младенец нуждается не столько в подходящей ему пище, сколько в том, чтобы его кормил человек, который любит его кормить, иначе все... механично... мертво».