Современный психоанализ. Оперативное мышление
Можно с уверенностью говорить лишь о том, что оперативное мышление устанавливает контакт с бессознательным на низком, наименее заметном уровне — на уровне первых интеграционных разработок жизни влечений. Оно, по-видимому, переступает через всю активность фантазий (или прерывает ее) для соединения с первичными формами влечений, которые могут неожиданно возвратиться, привести к соматическим расстройствам или в рудиментарной форме проявиться в ярко выраженном напряжении «активности-пассивности» — обычном явлении у психосоматических больных. Исследование должно затронуть качество бессознательных фантазий: классический анализ может восстановить наиболее развитые из них, обладающие аудиовизуальной формой, и тогда они снова найдут потерянную ими дорогу в сознание; наиболее же архаические фантазии приведут к терапевтическим конфронтациям, при которых вербализация долгое время будет оторвана от реального плана взаимоотношений.
Тем самым оперативное мышление обнаруживает свою неэффективность (что и стремились показать докладчики) в содействии гармоническому распределению либидинозных зарядов, которые дают начало гибким и развитым отношениям.
Нам представляется, что мы уже достаточно охарактеризовали позитивную диагностику оперативного мышления для того, чтобы не спутать ее с какой-то другой известной в теории формой психической активности. Оперативное мышление, несомненно, не встречается у большинства невротиков, а также у большинства пациентов, достигших стадии так называемого генитального уровня отношений, поскольку мышление, сопровождающее действие в этих двух случаях, всегда имеет иное значение, чем единственная связь с разумной и актуальной реальностью. Тем не менее мы можем говорить о проблеме диагностики вторичного обсессивного мышления. Мы убедились в том, что оперативное мышление не позволяет дистанцироваться от объекта, помогает пациенту поддерживать поверхностный контакт, и при этом в поле зрения нет ничего, кроме этого контакта. Мы прокомментировали это следующим образом: пациент присутствует, но он пуст. В этих двух случаях, конечно же, имеет место ложное овладение реальностью, однако если при обсессивном неврозе оно достигается благодаря активной манипуляции мышлением, насыщенным символическими или магическими значениями, то оперативное мышление психосоматика добивается этого при помощи непосредственного контроля над развитием своих действий. При этом у него отсутствуют какие-либо сомнения. На вербальном уровне в обсессивном мышлении, как известно, происходит гиперкатексис слов, и в результате этого увеличивается их значимость, в то время как при оперативном мышлении их катексис носит недостаточный характер, лишь дублируя предмет или действие, и они практически стирают границы между обозначением и обозначаемым. Наконец, оперативное мышление по-другому проявляется и во временном отношении: обсессивный пациент видит, что его мышление отрывается от действия, чтобы непонятным образом развиваться в неопределенных временных границах, а пациент с оперативным мышлением заключен в ограниченном временном поле, которое определяется понятием последовательности.
Несмотря на некоторые внешние признаки, оперативное мышление не является примитивной формой мышления. Последняя, несомненно, также стремится к реальности, но эта реальность совершенно иного рода: она произрастает в нем как на невспаханной почве, по которой тяжело идти и которая наполнена значениями. Оперативное мышление вызвано адаптивными потребностями, но всякий раз в нем легко обнаруживаются глубокие взаимоотношения пациента с любимыми объектами и с аналитиком.
Следует также сказать и о срормах оперативного мышления, возникающих под давлением извне (чаще всего по причинам профессионального характера) при значительном уровне адаптивных потребностей. Пациент, вынужденный прибегать практически лишь к этой функции и истощенный адаптацией к автоматическим задачам, не хочет больше использовать возможности для свободного самовыражения (в противоположность грезам).
Диагностика может оказаться затруднительной при наличии соматических проявлений, которые часто присутствуют в подобных ситуациях. Правда, рано или поздно в ходе исследования обнаруживается восприимчивость пациента к афсректив-ным возбуждениям, чувство фрустрации, которое вызвано его образом жизни и на основании которого можно сделать вывод о травматическом характере формы его мышления, навязанной под давлением извне. В таких случаях прогноз и терапия предстают перед нами, разумеется, в гораздо более благоприятном свете.
Из всего, о чем мы говорили, следует, что оперативное мышление из-за своего недостаточного функционального значения для интеграции влечений, не находит себе места в экономике пациента. На экономическую важность грез нам указали М. Фэн и К. Давид. Начав свое рассуждение с другой точки зрения и двигаясь в противоположном направлении, мы, тем не менее, смогли в целом оценить экономическую важность жизни фантазий на примере пациентов с ее нарушениями.
Наши пациенты совсем не видят снов или, по крайней мере, не могут о них сообщить. Когда же они в состоянии это сделать, то их рассказ также подчиняется правилам оперативного мышления: в нем подробно излагается какое-то действие или точная последовательность действий, всегда непосредственно связанных с актуальной реальностью. Подобные сны, разумеется, свидетельствуют о наличии катексиса влечения, однако характерное для них полное отсутствие ассоциаций не позволяет оценить их значение. Причиной бессонницы этих пациентов, возможно, является отсутствие у них грез. В их бессонных периодах всегда присутствует активность фантазий оперативного типа, в которой преобладают утилитарные и актуальные представления.
У наших типичных больных это проявляется в том, что их соматические функции создают основу для главного экономического способа и участвуют в образовании патологических связей. Сама же экономика в основном не соприкасается с психическим аппаратом, и психоаналитик, чувствующий с обеих сторон препятствия для идентификации, может быть введен в заблуждение клинической картиной, и у него могут возникнуть затруднения в определении возможностей психотерапии. Наконец, диагностика оперативного мышления еще более важна для представления некоторых картин неврозов характера: ее можно провести для составления прогноза, чтобы суметь предвидеть различные терапевтические трудности и правильно подготовиться к встрече с ними. Не останавливалсь на технических мерах, которые могут оказаться необходимыми и которые в некоторых случаях значительно отличаются от классической психотерапии, отметим лишь, что может возникнуть необходимость и в открытии канала для психических представлений, каким бы качеством они ни обладали. С другой стороны, никогда не следует разрушать работу фантазии пациента с оперативным мышлением независимо от значения фантазии и повода к вмешательству в ее содержание. Иными словами, никакое вмешательство не должно помешать ослаблению функции, и в этом заключается смысл молчания аналитика.
Перед лицом трудной терапевтической задачи, которую ставят перед нами подобные пациенты, и усложняющих ее соматических аспектов желательно разработать профилактические меры для детей, которые гарантировали бы целостность активности их фантазий.
Что же касается проблем, связанных с тем, какое явление может определить архаическое ослабление первичного процесса, мешающее развитию некоторых его первых стадий; какова при этом роль внешнего фактора, продолжительности его действия и его характера; какова роль внутреннего фактора, уровень которого в этот период, несомненно, еще больше совпадает с уровнем наследственной или врожденной предрасположенности личности, — то следует сказать, что у нас, естественно, не было возможности затронуть их в достаточной мере, и нам остается надеяться, что мы хотя бы немного приблизились к их решению.