Современный психоанализ. Нападения на связи
Ассоциации более раннего периода анализа, чем тот, к которому относятся приведенные выше примеры, свидетельствовали о возрастающей интенсивности эмоций у пациента. Это происходило оттого, что он чувствовал с моей стороны отказ принять части его личности, и поэтому с возрастающим отчаянием пытался насильно внедрить их в меня. Его поведение, если рассматривать его в отрыве от анализа, производило впечатление первичной агрессивности. Чем насильственнее становились его фантазии о проективной идентификации, тем больше он боялся меня. В ходе некоторых сессий подобное поведение выражалось в виде неспровоцированной агрессии, но я ссылаюсь на этот период, так как он показывает пациента в ином свете: его насилие было реакцией на то, что воспринималось им как моя враждебная защита. Анализ привел меня к ощущению присутствия очень ранней сцены: я чувствовал, что, когда пациент был маленьким ребенком, его мать отвечала на его эмоциональные реакции с сознанием долга. Ответ с сознанием своего долга обычно включает в себя элемент нетерпеливого «я не знаю, что случилось с ребенком». Я пришел к выводу, что для понимания желания младенца его мать должна была воспринимать его крик как нечто большее, чем потребность в ее присутствии. С точки зрения ребенка она должна была принять в себя и пережить страх перед тем, что он умирает. Это был страх, который ребенок не мог выдержать. Он пытался расщепить его вместе с той частью своей личности, в которой тот находился, и спроецировать его на мать. Понимающая ребенка мать способна испытывать чувство страха, с которым ребенок пытается справиться при помощи проективной идентификации, и в то же время оставаться уравновешенной. Мать пациента не могла вынести подобных чувств и либо препятствовала их проникновению либо поддавалась беспокойству, являвшемуся результатом интроекции чувств ребенка. Последний тип реакции был, по-моему, достаточно редок: в нем преобладало создание препятствий.
Кому-то эта реконструкция может показаться слишком фантастической, но мне она не кажется таковой, и я думаю, что в ней заключается ответ на любые возможные возражения по поводу того, что автор придал слишком большое значение переносу и не уделил должного внимания ранним воспоминаниям.
В ходе анализа может возникнуть следующая сложная ситуация: пациент почувствует, что ему дали возможность, о наличии которой он до сих пор и не подозревал. В результате у него усиливается чувство депривации и связанное с ней возмущение. Благодарность за эту возможность соседствует у него с чувством враждебности по отношению к аналитику как человеку, который не поймет его и откажет ему в единственном способе общения, при котором он чувствует, что его понимают. Таким образом, связь между пациентом и аналитиком или связь между младенцем и грудью является механизмом проективной идентификации. Деструктивные нападения на эту связь берут свое начало во внешнем для пациента и ребенка источнике — соответственно, в аналитике и в материнской груди. В результате пациент осуществляет избыточную проективную идентификацию, а его развитие замедляется.
Я не считаю это переживание причиной расстройства пациента: его главным источником является врожденная предрасположенность ребенка, о чем я писал в своей статье «Различие между психотической и непсихотической частями личности» (Bion 1957a). Я полагаю, что это переживание представляет собой главный фактор среды в формировании психотической личности.
Прежде чем я коснусь последствий этого процесса для развития пациента, следует сказать об упомянутых чуть выше врожденных характеристиках и о роли, которую они играют в нападениях младенца на свои связи с грудью, а именно о первичной агрессии и зависти. Эти нападения усиливаются, если мать проявляет описанную мною выше невосприимчивость и, наоборот, ослабевают (хотя и не исчезают совсем), если мать способна интроецировать чувства ребенка и при этом оставаться в уравновешенном состоянии (Klein 1957). Угроза подобных атак существует постоянно, так как психотический ребенок полон ненависти и зависти к способности матери сохранять чувство психического комфорта, несмотря на ее переживания по поводу его чувств. Это было хорошо заметно у пациента, который настаивал, чтобы я вместе с ним углубился в рассмотрение его детских чувств, но преисполнился ненависти, когда почувствовал, что я могу сделать это без вторжения в его психику. Здесь мы сталкиваемся с еще одним аспектом деструктивных нападений на связь, — на связь как способность аналитика к интроекции проективных идентификаций пациента. Из этого можно сделать вывод, что нападения на связь — это атаки на спокойное психическое состояние аналитика (а в детстве это атаки на уравновешенное психическое состояние матери). Способность пациента к интроекции под влиянием его зависти и ненависти трансформируется в жадность, подрывающую силы его психики; при этом уравновешенное психическое состояние сменяется враждебным безразличием. В этом случае возникают аналитические проблемы из-за проявляемых пациентом отыгрывания, делинквентных действий и угроз самоубийства (с целью разрушения уравновешенного состояния психики, которому он так завидует).