Современный психоанализ. Нападения на связи
ОБЩИЕ ЧЕРТЫ ОПИСАННЫХ ВЫШЕ КЛИНИЧЕСКИХ СЛУЧАЕВ
Вышеприведенные случаи были выбраны мной, так как в них преобладало деструктивное нападение на связь. В первом случае нападение выражалось в виде заикания, целью которого было оградить пациента от использования языка как средства связи между нами. Во втором случае сон был равносилен для пациента проективной идентификации, над которой он был не в состоянии установить контроль. Сон означал для него постоянную дезинтеграцию психики с последующей ее трансформацией в атакующий поток частиц.
Приведенные мной примеры проливают свет на сны больных шизофренией.
Психотический пациент, по-видимому, не видит снов или, по крайней мере, не сообщает о них вплоть до сравнительно поздней стадии анализа. В настоящее время я убежден в том, что этот период без снов — явление того же рода, что и невидимо-видимые галлюцинации, то есть материал снов дезинтегрируются до такой степени, что из него исчезает всякий видимый компонент. Когда пациент переживает сон, он может сообщить об этом аналитику, поскольку в сновидении им переживаются видимые объекты и он, по-видимому, считает, что эти объекты относятся к невидимым объектам предыдущей фазы так же, как фекалии — к моче. Объекты, возникающие при этих переживаниях, называемых сновидениями, пациент считает прочными, и поэтому для него они противоположны содержанию снов, которые представляют собой лишь континуум крошечных, невидимых фрагментов.
Во время сессии главной темой было не нападение на связь, а последствия этой предшествующей атаки, лишившей его психику готовности к установлению удовлетворительных взаимоотношений между ним и его постелью. Хотя это и не проявилось у пациента во время описываемой мною сессии, однако неконтролируемая проективная идентификация (то есть то, чем был для него сон) была, по-видимому, деструктивной атакой на психическое состояние совокупляющихся родителей. Поэтому он испытывал двойную тревогу: первая возникла из-за его страха перед тем, что с ним обращались как с безумным; вторая — из страха перед своей неспособностью управлять своими враждебными нападениями (его психика была источником средств для этих нападений) на психическое состояние, отражающее связь между родителями. Сон и бессонница в этом случае были одинаково неприемлемы для него.
В третьем примере, где речь шла о зрительных галлюцинациях в виде невидимых объектов, мы видели пример одной из форм действительной атаки на сексуальную пару. Насколько я могу судить, пациент воспринял мою интерпретацию так, как будто она была его собственным зрительным восприятием сексуального контакта между родителями: зрительное впечатление дезинтегрируется на мелкие части и сразу же выбрасывается в виде частиц, настолько мелких, что они становятся невидимыми компонентами континуума. Вся эта процедура служит средством предупреждения чувства зависти к родительскому психическому состоянию посредством моментального выражения зависти в деструктивном акте. Я еще буду подробно говорить об этой имплицитной ненависти к эмоции и потребности уклониться от ее осознания.
В четвертом примере сообщение о понявшей его девушке и о дымке в комнате, понимание с моей стороны и его приемлемое психическое состояние ощущались пациентом как связь между нами, которая способствовала созидательному акту. Эта связь была ненавистна ему, и поэтому она трансформировалась во враждебную и деструктивную сексуальность, стерилизовавшую отношения «пациент-аналитик».
В пятом примере, где речь шла о подобии двух облаков, связью, подвергшейся нападению, была способность к пониманию, однако в данном случае интересным было то, что объект, совершавший деструктивные атаки, был чужд пациенту. Более того, разрушитель совершил атаку на проективную идентификацию, и это было воспринято пациентом как метод коммуникации. Пока предполагаемая мной атака на его методы коммуникации представлялась ему вторичной по отношению к его завистливым атакам на меня, он испытывал чувство вины и ответственности. В дальнейшем у пациента среди выбрасываемых частей личности появилась рассудительность; Фрейд считал ее существенным признаком доминирования принципа реальности. В то время я не смог объяснить появление подобия двух облаков, но в последующих сессиях у меня появился материал, на основании которого я сделал следующее предположение: первоначальная попытка отделить хорошее от плохого проявилась впоследствии в виде двух объектов, каждый из которых представлял собой смесь хорошего и плохого. С учетом материала последующих сессий я смог сделать вывод, который невозможно было сделать раньше: способность пациента к рассудительности, расщепленная и разрушенная вместе с остальной частью его Эго, а затем выброшенная, воспринималась им как похожая на другие странные объекты, напоминающие те, которые я описал в своей статье «Различие между психотической и непсихотической частями личности». Он боялся выброшенных частиц из-за своего обращения с ними и чувствовал, что находящаяся от него на расстоянии рассудительность — подобие двух облаков — говорит о том, что я плохой. Его подозрения по поводу того, что эти подобия облаков преследуют его и враждебны, привели его к сомнению в ценности их руководства. Они могли дать пациенту правильную или заведомо ложную оценку (то, что факт был галлюцинацией или имел место на самом деле) или привести к тому, что в психиатрии называется манией. Подобия облаков сами обладали в глазах пациента качествами примитивной груди и несли в себе загадку и угрозу.
В последнем примере, в сообщении о том, что на пол упал кусок железа, мне не представились возможность интерпретировать тот аспект материала, с которым к тому времени был уже ознакомлен пациент. (Опыт научил меня: когда я считал, что пациент знаком с каким-то аспектом ситуации, над которым мы работали, впоследствии я убеждался, что он забывает о нем). Уже знакомый нам момент, который я не интерпретировал, но который имел большое значение в этом эпизоде: пациент преодолевал зависть к совокуплению родителей тем, что ставил меня и себя на их место. Ему, тем не менее, не удавалось справиться с завистью таким способом, потому что его зависть и ненависть были теперь направлены против него самого и меня. Ему представлялось, что пара, осуществляющая творческий акт, разделяет вызывающие зависть эмоциональные переживания; он же, находящийся где-то в другом месте, тем не менее тоже испытывал болезненные эмоциональные переживания. Во многих случаях пациент, частично вследствие переживаний, похожих на переживания, описанные мною в этом эпизоде, частично по причинам, которых я коснусь позже, ненавидел эмоции и, следовательно, можно сказать, что он ненавидел жизнь. Эта ненависть стала причиной смертоносной атаки на то, что связывает пару между собой, — атаки на саму пару и на объект, созданный ею. В описываемом мной эпизоде пациент страдал от последствий своих ранних нападений на психическое состояние, при котором образовалась связь между творческой парой и самоидентификацией пациента с ненавидящими и созидательными состояниями психики.
В этом и предыдущем примерах присутствуют элементы, которые свидетельствуют об образовании враждебного преследующего объекта или конгломерата объектов, и их проявления враждебности имеют исключительную важность для образования доминирующих психотических механизмов у пациента; конгломерат преследующих объектов обладает качествами примитивного и даже смертоносного Супер-Эго.