Современный психоанализ. Нападения на связи
III. На другом сеансе пациент дал материал, вызванный перерывом, который был сделан на выходные. Он осознавал подобные внешние стимулы, и их осознание несколько ранее уже проявилось в ходе анализа. Прежде они служили основанием для предположений о том, насколько адекватно он способен воспринимать действительность. Я понял, что у него был контакт с действительностью, потому что он пришел на сеанс вне расписания, но об этом вряд ли можно было догадаться, наблюдая за его поведением. После того как я проинтерпретировал некоторые его ассоциации как свидетельство того, что он чувствует, когда рассказывает о наблюдениях полового контакта между двумя людьми, он среагировал на это так, как будто его сильно ударили. Я не мог тогда сказать, каким местом он ощутил это чувство удара, и даже ретроспективно у меня по-прежнему нет ясного представления об этом. Было бы логичным предположить, что его шок был вызван моей интерпретацией, и поэтому удар пришелся как бы извне, но у меня сложилось впечатление о том, что он почувствовал удар изнутри: пациент часто испытывал ощущение идущего изнутри кинжального удара. Он приподнялся на кушетке и стал упор но смотреть в пустоту. Я предположил, что он что-то там увидел. Он ответил, что не может разглядеть то, что видит. На основании своего предыдущего опыта я смог интерпретировать, что он чувствует, что «видит» невидимый объект, и последующий опыт убедил меня в том, что у этих двух пациентов, материалы анализа которых послужили основой для этого доклада, были случаи, когда они испытывали невидимо-видимые галлюцинации. Далее я приведу свои доводы в пользу того, что в этом и предыдущем примерах действовали одни и те же механизмы.
IV. В течение первых двадцати минут сессии пациент высказал три не связанных друг с другом замечания, которые показались мне незначительными. Затем он сказал, что, по его мнению, девушка, с которой он встретился, понимала его. После этих слов он сразу же сделал мучительное конвульсивное движение, на которое он всеми силами пытался не обратить внимания.
Оно было похоже на ту кинжальную атаку, о которой я говорил в предыдущем примере. Я попробовал привлечь его внимание к этому движению, но он проигнорировал мое вмешательство точно так же, как проигнорировал атаку. Потом он сказал, что в комнате висит какая-то голубая дымка. Некоторое время спустя он заметил, что дымка исчезла, но при этом сказал, что испытывает депрессию. Я интерпретировал это так, что он ощутил себя понятым мной. Это был приемлемый для него опыт, но приятное для него чувство быть понятым было моментально разрушено и выброшено. Я напомнил ему о том, что мы недавно рассматривали употребление им слова «голубой» в качестве краткого обозначения оскорбительного разговора о сексе. Если моя интерпретация была правильной (а впоследствии оказалось, что так оно и есть), это означало, что приятное для пациента ощущение понимания со стороны других было расщеплено, превращено в частички сексуального злоупотребления, а затем выброшено. До этого момента я чувствовал, что мои интерпретации практически соответствовали его переживаниям. Последующие интерпретации, объяснявшие исчезновение дымки повторной интроекцией и конверсией в депрессию, по-видимому, были менее реальными для пациента, хотя последующие события вроде бы говорили в пользу такого развития событий.
V. Эта сессия, как и предыдущая, началась с трех или четырех фактических сообщений: о том, что сегодня жарко, поезд был переполнен и что сегодня среда. Все это заняло около получаса. Создавалось впечатление, что пациент пытается сохранить контакт с реальностью; это впечатление подтвердилось, когда он сказал, что боится разрушения. Чуть позже он сказал, что я не пойму его. Я интерпретировал это так, что он чувствует, что я плохой и не возьму того, что он хотел бы вложить в меня. Я специально дал подобную интерпретацию, потому что на предыдущей сессии он показал мне, что у него возникло ощущение того, что мои интерпретации являются попыткой отвергнуть его чувства, а он хотел, чтобы эти чувства остались во мне. В ответ на мою интерпретацию он сказал, что ощущает подобие двух облаков в комнате. Я интерпретировал это тем, что он пытается избавиться от ощущения, что я плохой: я сказал, что это говорит об его желании узнать, плохой ли я на самом деле, или я представляю собой что-то плохое, идущее изнутри его самого. Несмотря на то, что в тот момент это было не самым главным, я подумал, что пациент пытается решить, испытывает он галлюцинации или нет.
Рецидивы тревожности в ходе анализа были связаны со страхом пациента перед тем, что его зависть и ненависть к способности понять приведут его к разрушению и выбросу какого-нибудь хорошего и понимающего объекта - процедуре, которая часто приводила к преследованию пациента этим разрушенным и исторгнутым объектом. Для больного было важно выяснить, является ли мой отказ понять его реальностью или всего лишь галлюцинацией, только потому, что ответ на этот вопрос определял последующие мучительные для него переживания.
VI. Половина сессии прошла в молчании; затем пациент объявил о том, что на пол упал кусок железа. Затем он, продолжая молчать, совершил не сколько конвульсивных движений, как будто чувствовал физическое нападение изнутри. Я сказал, что он не может установить контакт со мной из-за страха перед тем, что происходит внутри него. Он согласился с этим, ответив, что чувствует, как его убивают. Он не знал, что ему делать без анализа, так как в результате этой процедуры он чувствовал себя лучше. Я ответил, что он чувствует зависть к самому себе и ко мне из-за того, что мы можем работать вместе над тем, чтобы он чувствовал себя лучше, и что он ввел нас обоих внутрь себя, как безжизненный кусок железа и безжизненный пол, и там они столкнулись, чтобы убить его. Он сильно встревожился и сказал, что не в состоянии продолжать анализ. На это я сказал, что он считает, что не может продолжать анализ дальше, потому что он либо жив, либо мертв и при этом настолько завистлив, что вынужден прекратить анализ. После этого тревога пациента заметно снизилась, однако до конца сессии с его стороны следовали лишь не связанные между собой утверждения о фактах, которые по-прежнему казались попыткой сохранить контакт с внешней реальностью — методом отказа от своих фантазий.